Читать книгу "Овидий в изгнании - Роман Шмараков"

За время этого повествования Нина Тимофеевна, увернувшись от его цепких пальцев, вскочила на туалетный столик, с него на штору, с которой переселилась на шкаф, заразительно чихая от пыли; Павел Сергеевич, взгромоздившись вслед за ней, полз, огибая по экватору глобус и чемоданы, отсекая своей жертве путь к целомудрию и одновременно договаривая про нерпу; и тогда Нина Тимофеевна, вручив себя провидению, с последним криком:

– Как завидна мне растительная жизнь! –

ринулась вниз.

И разом все стихло.

Павел Сергеевич свесился верхней половиной со шкафа и не нашел уже следов преследуемой им женщины с нежным маленьким ртом и нарезным батоном. На полу стоял, покачиваясь от глухого удара, керамический горшок с ползучим растением традесканцией, она же бабьи сплетни. Медленно миновав глобус и смахнув бедром пушистую пыль с местности, где Абель Тасман впервые встретил своих собак, Павел Сергеевич спустился на твердую землю, полил традесканцию разведенным спиртом, сел подле нее на пол и лапидарно откомментировал: «Вот, значит, как».

– Недоброе устройство вмонтировали в дверь, – оценил Генподрядчик услышанную историю. – Пойдем, поговорим.

Они придвинулись к двери и оказались замеченными.

– Здравствуйте, – говорит им домофон с подъемом в интонации. – Приятно видеть новых людей, для которых живое общение остается повседневной ценностью. Вы какую квартиру представляете?

– Мы, – говорит Генподрядчик, – представляем стройуправление и вообще компетентные структуры.

– Ага, – говорит домофон. – Вот как. Это, значит, я вам обязан своим вводом в строй. Очень, очень приятно познакомиться.

– Ну, хорошо, – говорит тогда Генподрядчик, – мы представились, а вас, позвольте спросить, как зовут?

Домофон откашлялся и говорит:

– Зовите меня Измаил. Несколько лет назад…

– Э, нет, – возражает Прораб, – не пойдет. Это было уже. Читал я эту книжку. Давайте начистоту.

– Ладно, – отвечает ему домофон с некоторой досадой. – Начистоту так начистоту. Знай, о прораб, что мой отец был царем этого города, и звали его Махмуд, владыка черных островов. Когда я вошла в пору девичества, мое дыхание было подобно мускусу, а полнота моих бедер…

– Хватит тюльку-то гнать, радио «Свобода», – говорит Прораб. – Это я тоже читал, в «Библиотеке всемирной литературы», иллюстрации Рокуэлла Кента, стихи в переводе Давида Самойлова. Не надо обижать нас таким обращением, будто мы тут собрались далекие от культуры люди. Правду говори, нечего нищего за пупок тянуть, да была б она погуще.

Домофон говорит с раздражением:

– Ты бы, – говорит, – прораб, чем «Библиотеку всемирной литературы» читать, за сыном своим следил, который сейчас документальными кадрами из «Плейбоя» потолок у себя в комнате оклеивает, или на трубах меньше экономил, а то все стояки в подъезде дискретные.

Прораб, хоть был человек сдержанный, а этого не вытерпел.

– Щедрин, – говорит, – в тебе умер. В страшных муках. Михаил Евграфович. Это тебе мое слово, попомни его, когда придется.

– Ты, – отнесся к нему домофон, – это к чему сказал, прорабья твоя душа?

Генподрядчик, слушая их бездельную перебранку с большим неудовольствием, наконец не вытерпел и пресек.

– Самим-то вам не стыдно? – напустился он на них. – Как дети малые, ей-богу! Давайте, в самом деле, в руках себя держать! Петрович, ты-то! Самойлова он читал! Рокуэлла Кента разглядывал! Еще и раскрашивал, небось! А где главное, что отличает воспитанного человека от варвара, – умение дисциплинировать свои чувства? Зачем тебе «Библиотека всемирной литературы», если она не делает тебя лучше?

Все устыдились, а домофон засопел.

– Вернемся к вопросу, – продолжил Генподрядчик. – Позвольте все-таки узнать ваше имя-отчество.

Домофон тут завел свою привычную песню, что-де он вырос в ленинградскую блокаду, не имея возможности пить и гулять, но Генподрядчик эту безответственную болтовню пресек.

– Вы, – сказал он, – этот дивертисмент, я вас убедительно прошу, сократите по возможности. Мы наслышаны уже о нем. Ближе к истине.

Тут домофон сломался.

– Хорошо, – вымолвил он. – Я вам все расскажу, все. Но запомните, вы сами этого хотели. Подумайте, не стоит ли остановиться сейчас. Вникните в то, что вы можете выйти из моего рассказа совсем не такими, как входили в него.

– Если, – говорит Прораб, – наша беспечность станет для нас причиной мировоззренческих потрясений, это во всяком случае наша забота. Довольно предостережений – к делу.

– Так вот, – сказал домофон. – Меня зовут Маша. Еще несколько лет назад моя жизнь текла безмятежно, и даже в страшном сне, которых у меня не случалось, потому что, имея наследственную склонность к полноте, я старалась не есть после шести часов вечера, мне не могло присниться, что я кончу свои девические дни заживо погребенной в сырой земле, привратником в доме, куда никто не входит и откуда мне не суждено выйти.

Генподрядчик оглянулся (поскольку начал уже что-то различать в темноте) на Прораба, ожидая, не опротестует ли он и этого зачина, опираясь на свою читательскую осведомленность, но лицо его, слабо освещенное багровым блеском домофона, выражало спокойное одобрение.

– Кстати, о бедрах, – сказал он. – Ты, дочка, сколько в них имела?

– Девяносто восемь, – со сдержанной гордостью сказал домофон. – В талии шестьдесят шесть.

– Не соврала, значит, про царя островов. Джинсы, небось, носила.

– Уж не без этого. Так вот, я вошла уже в ту пору разумения, когда не могла не знать, что являюсь объектом низменных желаний мужчин, в частности одноклассников, учителя физкультуры и соседей по подъезду. Не стану скрывать, что сознание этого вселяло в мое сердце суетную гордость, которая лишь разрасталась от ежедневной привычки холодного обращения с моими пылкими поклонниками. Они писали мне стихи – я со смехом подчеркивала в них грамматические и просодические ошибки; они тратили ночь с пульверизатором, выписывая страстные слова на асфальте под моим окном, – я поливала их свежие признания из лейки; они дарили мне скворцов, обученных говорить нежные непристойности, – я сворачивала им шею и варила из них бульон.

– У тебя вообще как с готовкой было?

– Неплохо. Мама приучила. Тушеное мясо не очень выходило, а супы, пожарить, пироги всякие – это лучше меня не было. А насчет скворцов, это я в микояновской кулинарии нашла рецепт; там всего ничего и надо: белого вина стакан, петрушку с репчатым луком спассеровать в сотейнике, труда почти никакого, а вкусно удивительно.

– Такая девка задаром пропадает, – со вздохом сказал Прораб. – Суп со скворцами. Фигурка какая. Еще и музыкальную школу кончала, небось.

– По классу вокала.

– Ген, ты подумай, мы не можем новый домофон сюда выписать, а этот свинтить как неработающий? Или надо коллективное письмо от жильцов сочинять в газету?