Читать книгу "Спасти империю! - Алексей Фомин"

«Для них, людей шестнадцатого века, подобные развлечения небось верх утонченного разврата, – подытожил Валентин. – Пора и мне выкладывать на стол свои козыри».

– Ваше величество, я приготовил для вас еще один подарок.

– Да? Так давай его.

– Это не совсем обычный подарок. Это тоже танец.

– Так показывай!

Валентин вновь помахал рукой Силке, и тот выбежал из зала.

– Нужна небольшая подготовка, ваше величество.

Тут как раз последовала новая перемена блюд. Слуги убрали парчовые скатерти и застелили столы скатертями из белого набивного шелка. Появились фрукты, ягоды, сладости и орехи. Перемена блюд и суета, с этим связанная, оказались как нельзя кстати. За это недолгое время Валентиновы мастеровые, приведенные Силкой, успели установить дубовый шест, уперев его одним концом в пол, а вторым – в потолок.

– Зачем это? – удивился царевич.

Слуги уже покинули зал, и теперь все пирующие с интересом и недоумением взирали на вертикально установленный шест, возникший между столами. А тут и Ероха появился, ведя за руку девушку. Он довел ее до шеста и оставил в одиночестве, направившись к оркестру. Девушку эту нельзя было назвать упитанной, про нее даже не скажешь «в теле», хотя и худышкой она не была. То есть явно не из тех, про которых говорят: «Секс так и прет». Валентин нашел ее в Ярославле у скоморохов. Та скоморошья команда делала в своих представлениях сильный упор на гимнастику. И выделялся в этой команде один подросток. В отличие от остальных своих собратьев он был не только силен, гибок, скоординирован и резок. Он был еще удивительно пластичен и артистичен. Он умудрялся попадать в такт даже той варварской музыке, которая сопровождала выступление скоморохов и была не более чем фоном.

Валентин сразу же понял, что это девушка, переодетая мальчишкой. Для задуманного им она подходила идеально. А собрался он поразить царевича, обвиняемого общественным мнением в развратности, зрелищем, являющимся в двадцать первом веке практически общедоступным. И впрямь, кто из Валентиновых современников не видел стриптиза? Разве что деревенщина какая-нибудь, живущая в медвежьем углу, до которого даже сигнал телевизионного спутника не доходит.

Почему именно стриптиз? Потому что стриптиз – это разврат. А чем еще можно поразить развратников и завоевать их симпатии, как не развратом, да еще таким, о существовании которого они и подозревать не могли? Ведь здешние танцульки, по меркам Валентина, это никакой не разврат, а самый настоящий детский сад. Да и прочие любимые занятия парней, сидящих за этим столом, вроде «развлечений» с девками в земских селах во время набегов, это тоже не разврат. Это изуверство. А вот стриптиз – это разврат самый настоящий. Утонченный и изощренный.

За одиннадцать месяцев, проведенных в шестнадцатом веке, Валентин неоднократно имел возможность убедиться, что мы, люди двадцать первого, ничуть не умнее, не сильнее, не храбрее и не благороднее наших предков. Если уж в чем-то мы и продвинулись по пути прогресса и превзошли своих предков, то это как раз в тех самых человеческих качествах и в том самом опыте, которые искони относились к ведению сил зла. Вот на этой стезе люди шестнадцатого века против нас сущие младенцы. Именно использование этого своего «преимущества» помогло Валентину не просто выжить здесь, в совершенно новой, незнакомой ему обстановке, и за короткое время достичь высот могущества и богатства, став местным олигархом. Поэтому и в Александровской слободе он не стал изменять уже не раз опробованному методу. «Если уж вас, ребята, все считают развратниками, более того, вы сами, похоже, считаете себя развратниками, да еще и бравируете этим, то тогда, друзья, я вам покажу, что такое настоящий разврат», – думал Валентин в тот самый момент, когда его «воспитанница» подошла к шесту.

Заиграли гусли, ударил бубен, задавая ритм. Танцовщица подпрыгнула, ухватилась обеими руками за шест и подтянулась. Сделав мах ногами, она раскрутилась вокруг шеста и, совершив три оборота, опустилась на пол. Отпустив шест, она сделала несколько оборотов в сторону царского стола и обратно, раздув при вращении юбки пузырем. Тут же молниеносным движением она задрала подол верхней юбки и сдернула ее с себя. Зрители синхронно выдохнули: «Ох!» – и юбка, раскрученная над головой, полетела к ним. Треск раздираемой ткани – и она исчезла с глаз долой, будто ее крокодилы проглотили.

Дальше Юлька (так звали танцовщицу – Иулиания), попеременно кривляясь то у шеста, то выходя поближе к зрителям, снимала с себя юбку за юбкой, швыряя их в разные концы пиршественных столов. Гимнасткой Юлька была замечательной, да и танцовщица из нее получилась отличная (в Ярославле Валентин нанял ей учителя танцев и вместе с ним ставил номер). Публика забыла о вине и еде и неотрывно следила за танцем, то охая и рыча, то замирая в полной недвижимости.

Валентин внимательно наблюдал и за царевичем Иваном, и за остальными опричниками. Конечно, здесь были далеко не все царевы люди, а только верхушка, особо приближенные. Но среди присутствующих заметить рыбасоидов Валентину не удалось. Хотя сказать уверенно, что ему удалось рассмотреть все лица, он не мог. Все-таки триста человек как-никак. Да и собранный Лобовым каталог рыбасоидских физиономий, с которым Валентин ознакомился самым тщательным образом, мог быть далеко не полным. Требовалась более тщательная проверка. Но это уже не за столом.

Юлька танцевала около получаса. Все ее двадцать юбок перекочевали к наэлектризованной публике. Осталась она в одной рубашке, то и дело открывавшей ее ноги, когда она, ухватившись руками за шест, делала «свечку». Этот номер она повторила раз шесть, и каждый раз публика встречала его звериным, утробным ревом. Рубаху она снимала с себя долго, мучительно долго, изрядно потерзав публику, изжаждавшуюся до лицезрения обнаженного женского тела. И наконец-то рубаха была снята и полетела на царский стол, где и исчезла в мгновение ока. То, что увидела публика, завело ее больше, чем если бы Юлька предстала перед нею совершенно голой. В едином порыве все вскочили на ноги, еще мгновение – и, казалось, озверевшие опричники кинутся рвать на молекулы несчастную танцовщицу. Но… вновь заиграла музыка, за мгновение до того умолкшая, и Юлька продолжала танцевать, а опричники стоя, но оставаясь на своих местах, продолжали пожирать ее глазами, сопровождая ревом каждый ее трюк.

Одеяние Юльки, точнее, то немногое, что на ней осталось, для человека шестнадцатого века было даже более эротичным и удивительным, чем ее танец. Просто Валентин вовремя вспомнил о своей первоначальной бизнес-идее производить женское белье. Реанимировать эту идею в промышленных масштабах ему было уже ни к чему, но вот заказать индпошив небольшого количества комплектов нижнего женского белья показалось весьма перспективным. Трусики, бюстгальтеры и пояса были пошиты из плотного шелка и кружев со вставками в необходимых местах китового уса, а чулки – из тончайшего полупрозрачного шелка. В число «обшитых» попала и Юлька. Надо сказать, что, когда она надела на себя всю эту амуницию и увидела свое отражение в зеркале, самооценка ее выросла раз в десять. Не меньше. Валентин же (вернее, Михайла Митряев), которого она уважала и раньше за предоставленный ей жизненный шанс, стал для нее кем-то вроде полубога. Да и втрескалась, похоже, балаганная гимнастка Юлечка в своего господина и работодателя по самые уши.