Читать книгу "Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми"

Неизвестно откуда взявшийся котенок укоризненно взглянул на Питерсона, подошел к кошачьему пианисту и потерся о механическую ногу. «Подождите, подождите! — воскликнул Питерсон, — Тут какое-то жульничество! Два дня его не было и вдруг появился. Чего вы от меня хотите? Что я должен сделать?» — «Выбор, мистер Питерсон, свободный выбор. Вы выбрали этого котенка, как способ встретиться с тем, чем вы сами не являетесь, то есть с котенком. Усилие pour-soi, направленное на…» — «Да это же он меня выбрал! — заорал Питерсон. — Дверь была открыта, я и не видел, как он вошел, а потом смотрю — нате вам, пожалуйста, лежит на кровати под моим армейским одеялом. Я тут вообще не при чем!» — «Да, мистер Питерсон, я знаю, я знаю. — Кошачий пианист снова изобразил улыбку, — Вами манипулируют, все это гигантский заговор. Я слыхал эту историю сотни раз. Но котенок-то здесь, не так ли? И он плачет, не так ли?» Питерсон взглянул на котенка, ронявшего в свою пустую мисочку огромные, тигриные слезы. «Слушайте, мистер Питерсон, — сказал кошачий пианист, — слушайте!» Лезвие огромного ножа с громким чавканьем впрыгнуло в рукоятку, и в то же мгновение зазвучала омерзительная музыка.

Назавтра после омерзительной музыки появились три калифорнийские девушки. В ответ на долгий, настойчивый трезвон Питерсон нерешительно открыл дверь и увидел перед собой трех девушек, одетых в джинсы и толстые свитеры, с чемоданами в руках. «Я Шерри, — сказала одна из них, — а это Энн и Луиза. Мы из Калифорнии, ищем, где остановиться». Девушки были довольно невзрачные, зато весьма целеустремленные. «Извините, пожалуйста, — начал Питерсон, — но я не могу…» — «Нам все равно, где спать, — сказала Шерри, глядя мимо него в пустую огромность чердака, — Хоть на полу, если больше негде. Нам уже приходилось». Энн и Луиза встали на цыпочки, чтобы лучше видеть. «А это что там за музыка? — спросила Шерри, — Сильно продвинутая. Да мы вас совсем не побеспокоим и долго не задержимся, только пока своих не найдем», — «Да, — сказал Питерсон, — но почему именно я?» — «Вы художник, — убежденно заявила Шерри, — мы же видели внизу знак».

Питерсон мысленно проклял пожарные правила, обязывавшие вывешивать знак. «Послушайте, — сказал он, — мне котенка и того не прокормить. Мне на пиво и то не хватает. Не то это место, вам здесь не понравится. Мои работы не аутентичны. Я художник второго ряда». — «Природное ничтожество нашего смертного и немощного существования настолько горестно, что, по ближайшем его рассмотрении, ничто уже не может нас утешить, — сказала Шерри. — Это Паскаль». «Я знаю», — бессильно пробормотал Питерсон. «А где тут сортир?» — спросила Луиза. Энн последовала на кухню, достала из рюкзака припасы и начала стряпать нечто, именуемое veal engage. «Поцелуй меня», — сказала Шерри, — я нуждаюсь в любви». Питерсон позорно бежал в свой излюбленный бар, заказал двойной бренди и втиснулся в телефонную будку. «Мисс Арбор? Это Хэнк Питерсон. Послушайте, мисс Арбор, я не могу. Нет, я вполне серьезно. Я еще ничего не сделал, только собрался — и уже подвергаюсь жутким карам. Да нет, я серьезно. Вы представить себе не можете, что тут творится. Подберите кого-нибудь другого, ну пожалуйста. Я буду перед вами в огромном долгу. Ну как, мисс Арбор? Ну пожалуйста. Сделаете?»

Другими участниками программы оказались каратист по имени Артур Пик, молодой человек в свободной белой куртке и таких же штанах, и пилот гражданской авиации Уоллес Э. Райе в полной летной форме. «Держитесь естественно, — сказала мисс Арбор, — Ну и, конечно же, стремитесь к максимальной откровенности. Мы подсчитываем баллы на основе правдивости ваших ответов, каковая, конечно же, измеряется полиграфом», — «При чем тут полиграф?» — взволновался летчик. «Полиграф измеряет правдивость ваших ответов, — повторила мисс Арбор, сверкая белизной губ, — А то откуда мы знаем, а вдруг вы…» — «Лжете?» — подсказал Уоллес Э. Райе. Участников присоединили к прибору, а прибор — к большому светящемуся табло, висевшему над их головами. Питерсон с тоской отметил, что ведущий напоминает президента и выглядит весьма недружелюбно.

Программа началась с Артура Пика, оказавшегося по совместительству заместителем управляющего магазином Эй-энд-Пи[1]. Демонстрируя свою каратистскую квалификацию, облаченный в белое Артур расшиб три полудюймовые сосновые доски одним ударом босой левой пятки. Затем Артур рассказал, как однажды ночью он обезоружил забредшего в магазин бандита приемом «рип-чун» и продемонстрировал этот прием на ассистенте ведущего. «Видали? — завопил ассистент, обращаясь к зрителям. — Здорово, правда?» Артур сложил руки за спиной и скромно потупился. «Ну а теперь, — объявил ассистент, — сыграем в "Кто я такой?". Разрешите представить вам ведущего! Билл Леммон!» «Нет, — решил Питерсон, — он не похож на президента». — «Так вот, Артур, — начал Билл Леммон, — за двадцать долларов — вы любите свою мать?» — «Да, — сказал Артур Пик. — Да, конечно». Оглушительно зазвенел звонок, табло зажглось, аудитория взревела. «Он врет, — завопил ассистент, — Врет, врет и врет!» — «Артур, — сказал Билл Леммон, глядя на шкалы прибора, — полиграф показывает, что правдивость вашего ответа несколько… сомнительна. Вы не хотели бы попробовать еще раз? Сделать, так сказать, второй заход». — «Вы с ума сошли, — возмутился Артур Пик, — Конечно же, я ее люблю». Он судорожно обшаривал карманы в поисках носового платка. «Скажите, Артур, ваша мать смотрит сейчас эту программу?» — «Да, Билл, смотрит», — «Сколько времени ушло у вас на изучение карате?» — «Два года». «А кто платил за ваши занятия?» На этот раз Артур Пик чуть замялся. «Моя мать, Билл». — «Такие уроки стоят довольно дорого, не правда ли, Артур?» — «Да, Билл». — «А сколько конкретно?» — «Двенадцать долларов в час». — «Ваша мать зарабатывает не слишком много, не правда ли, Артур?» — «Да, Билл, совсем не много», — «А кем она работает?» — «Она шьет одежду, Билл. Надомницей», — «И как давно занимается она этой работой?» — «Всю свою жизнь, насколько я помню. С того времени, как умер отец», — «Так значит, у нее совсем небольшие заработки», — «Да. Но она хотела платить за мои занятия. Она настаивала на этом». — «Она хотела, чтобы ее сын мог ломать пяткой доски?» — торжествующе вопросил Билл Леммон. Печень Питерсона подпрыгнула, на табло высветилась огромная, яркая надпись: НЕ ПРАВДА. Гражданский пилот Уоллес Э. Райе был вынужден признаться, что его застукали во время полета из Омахи в Майами со стюардессой на коленях, что на голове стюардессы была его капитанская фуражка, что бортмеханик сфотографировал эту сцену «Полароидом», после чего провинившийся пилот был с треском уволен, не дослужив одного года до пенсии. «Тут же не было никакой опасности, — объяснял Уоллес Э. Райе. — Вы же поймите, автопилот ведет машину гораздо лучше, чем я». Данее он признался, что еще с курсантских лет испытывает неодолимое влечение к стюардессам, в значительной степени связанное с тем, как их форменные кители облегают верхнюю часть бедер, его собственный китель с тремя золотыми шевронами на рукавах быстро темнел от пота, пока не стал из синего черным.

«Я ошибался, — думал Питерсон, — мир на самом деле абсурден. Абсурдность карает меня за мое прошлое неверие. Теперь я в нее верую. Но, с другой стороны, абсурдность тоже абсурдна.» — Питерсон заговорил сам, не дожидаясь вопроса ведущего. «Вчера, — сказал он, глядя прямо в камеру, — я нашел в пишущей машинке, стоявшей в фирменном магазине «Оливетти» на Пятой авеню, рецепт Десятикомпонентного Супа, включавший камень из жабьей головы. Пока я размышлял, что бы это значило, очень милая пожилая леди прилепила к локтю моего выходного хаспелевского костюма маленький голубой стакер с надписью: ЭТОТ ИНДИВИДУУМ УЧАСТВУЕТ В КОММУНИСТИЧЕСКОМ ЗАГОВОРЕ, НАПРАВЛЕННОМ НА УСТАНОВЛЕНИЕ ВСЕМИРНОГО ГОСПОДСТВА НАДО ВСЕМ МИРОМ. Возвращаясь домой, я прошел мимо исполненной десятифутовыми буквами рекламы МЫ ВАС ОБУЕМ и слышал, как некий тип кошмарнейшим голосом выводил «Золотые сережки», ночью мне приснилась перестрелка в нашей старой квартире на Мит-стрит, мама запихивала меня в кладовку, чтобы спрятать от пуль». Ведущий отчаянно махал оператору, чтобы Питерсона убрали из эфира, но Питерсон все говорил и говорил. «В нашем мире, — говорил Питерсон, — при всей его очевидной абсурдности, везде плодятся и множатся возможности, так что всегда можно найти удобный случай начать все сначала. Я неважный художник, мой торговец даже не хочет включать мои работы в экспозицию, но ведь неважный — это тот, кто работает неважно, а молния все еще может сверкнуть. Не смиряйтесь, — призывал Питерсон, — Выключите свои телевизоры, продайте страховые полисы, предайтесь бездумному оптимизму. Навещайте по вечерам девушек. Играйте на гитаре. Ну откуда возьмется у вас разобщенность, если не было прежде общности? Подумайте, припомните, как это было». Какой-то человек размахивал перед Питерсоном картонкой с угрожающей надписью, но Питерсону было наплевать, все его внимание сосредоточилось на камере с маленьким красным огоньком. Красный огонек перескакивал с камеры на камеру, стараясь сбить Питерсона с толку, но не тут-то было, хитрый Питерсон успевал уследить за его перемещениями. «Моя мать, — говорил Питерсон, — была царственной девственницей, мой отец — золотой дождь. Мое детство прошло буколично и динамично, в разнообразнейших переживаниях, закаливших и сформировавших мой характер. В юношестве я отличался благородством суждений, бесчисленными дарованиями, изумительными и бесспорными, способностью к постижению…» Питерсон говорил и говорил, в каком-то смысле он врал, но в каком-то и нет.