Читать книгу "Ангелы не плачут - Анна Климова"

— Под Урус-Мартаном тишина.

Как будто время вдруг остановилось,

Как будто дремлет в тишине война…

— пели армейские барды в палатках и наспех отстроенных казармах.

Бардов солдаты слушали в такой же гробовой тишине.

— Господи, какая тишина!

Видно, осень от войны устала.

Тишиной наполнилось сполна

То, что так взрывалось и стонало,

Тишиной наполнилось сполна…

Обманчивой тишиной. И все это понимали.

Из-за этого трудно было удерживать себя от ненависти. От ненависти ко всем этим черноволосым мужичкам с горловым выговором, которые утром приветливо улыбаются, а ночью… Что они делают ночью? Мирно спят с женами? Но откуда мины-растяжки, появляющиеся как по мановению волшебной палочки? Откуда многокилограммовые фугасы, возникающие из ниоткуда за считанные часы? — Но Степан, видя уродливо искажавшиеся от ненависти лица друзей, сам старался удерживать себя от этого чувства и удерживал других.

Был у него в полку дружок, с которым вместе прошли через учебку. Звали его Петрищев Олег. Отзывался на Петюня. Деревенский, основательный, матерщинный до безобразия паренек. Вечно чумазый, с грубыми пальцами и казавшейся ему ужасно забавной привычкой громко портить воздух. Чеченов ненавидел смертельно. К своей ненависти он пришел, судя по всему, не сразу. Служил он после учебки в другой части, дислоцировавшейся возле Ачхоя. В один из рейдов напоролись на чеченов. Тех было больше, и это сразу стало понятно по плотности и протяженности огневых позиций. Вероятно, это была довольно крупная банда, куда-то пробиравшаяся по «зеленке». Они мигом взяли в кольцо бойцов и после обстрела предложили федералам сдаться.

«Кричат, бля, козлы, мол, давайте, выходите, мы вас не тронем, — затягиваясь дешевой беломориной, рассказывал Петюня. — А сами, суки, ближе подбираются. Комвзвода радиста тормошит, а тот, бля, весь в кровище, а рация в пулях».

Из того боя возвратились только Петюня и еще трое пареньков. И то только потому, что недалеко проходил рейд еще одной группы федералов. Потом на месте боя нашли безголовые и поруганные трупы солдат.

После этого в глазах Петюни появился странный блеск, скрывавший пустоту. А может быть, тяжкую мудрость войны, которая нечаянно обрушилась на них, двадцатилетних. Они все удивительным образом соединили в себе страх и мужество, отчаянное желание вернуться домой и чувство мести за погибших товарищей. И каждый нес свою ношу. Не только каску, автомат, гранатомет, вещмешок. Нет. Нечто более тяжелое — память. Память о дорогах, о щелчках плотно ложащихся пуль, о смраде разлагающихся трупов и сгоревшего пороха, о глазах погибших товарищей, о страхе нарваться на мину, о несвежем белье, о запахе каши с тушенкой, приправленной дымком и степной пылью, о «зеленке», готовой изрыгнуть смерть, о стертых в порошок домах, о теплой воде во фляжке на поясе, о ногах, которые в два счета потеют в кирзачах, о солдатских «приколах», не предназначенных для женских ушей, о девчонках из медсанбатов, кажущихся самыми добрыми, ласковыми и самыми красивыми на свете (хотя почему кажущихся?), об отчаянном желании покоя, о песнях, что пелись приглушенно под гитару в палатках… Нет, они не сетовали о такой ноше. Они просто шли с ней и делали то, что надо было делать. Необходимо. Важно. Кто-то ведь должен был остановить зверских безумцев, не гнушавшихся ни работорговлей, ни издевательством над детьми и священнослужителями.

Степан это понимал. Понимал и без длинных лекций в учебке. Потому и напросился в Чечню. Только вот мать…

Он послал ей осторожное письмо и тут же получил ответ, полный умоляющих воплей и слез. Он уж и пожалел, что сказал правду, но все равно поступил по-своему. Так было надо. Необходимо. Важно.

Следы войны виднелись в Чечне всюду. Теперь Степан мог воочию увидеть, а не представить по книжкам истории, что такое война. Богатая, щедрая земля опустела, покрылась язвами воронок и нефтяными разливами. Дома стояли без окон и дверей. Покосившиеся, без проводов столбы электропередач. Разгромленные мосты. Всюду запустение и хаос. На этом фоне вечный российский бардак казался совершенным мироустройством.

Небольшая колонна, в составе которой был Степан, везла боеприпасы для артиллерийских расчетов, методично обрабатывавших близлежащие ущелья. Пару раз разведка поднимала тревогу, но все обходилось.

Степан сидел на броне рядом с Петюней и еще десятком бойцов и изредка разглядывал далекий кустарник в оптический прицел.

Не было слышно обычных шуток и подколок. Почти все достаточно отслужили в Чечне и понимали, как опасна бывает в таких походах вольготная расслабленность. Самое большее, что могли позволить себе солдаты, так это затянуться сигаретой. При этом ни на секунду не переставая следить за обстановкой вокруг дороги.

Степан ощущал эту настороженность, в полной мере проникался ею, хотя непослушные мысли невольно возвращались к дому. Он постоянно представлял, как едет домой, как подходит к двери квартиры, как мать крепко и радостно обнимает, уткнувшись ему в грудь. Потом ванная, вкусный мамин обед, чистая постель и сон, сон, сон. Без запаха немытых много дней ног, без подспудной настороженности в душе, без «зеленки», без стрельбы. Встретит друзей, того же Пашку-Трубача (если, конечно, он к этому времени не отдаст концы от выпивки), вновь приласкает гитарку с красавицами на янтарных боках.

Это будет. Но потом. Потом…

Они въехали на пригорок, с которого открылся вид на долину, слегка подернутую жаркой дымкой. Вдали виднелся чуть изогнутый по направлению гор рубеж, на котором через равные промежутки расположились дальнобойные орудия. Изредка одно из орудий дергалось, а через некоторое время доносился резкий, ухающий звук выстрела.

Колонна из трех грузовиков, охраняемых БМП и БТРом, вползла на площадку в ста метрах от орудий. Тут же подбежали свободные расчеты и начали разгружать продолговатые ящики со снарядами.

Степан спрыгнул с БМПэшки вместе с Петюней и подошел к орудию, у которого на пустых ящиках вольготно устроился чумазый военный. На нем были грязная майка и штаны из х/б, тоже не блиставшие чистотой. Военный курил, меланхолично глядя в чистое голубое небо.

Судя по всему, Петюня артиллериста знал. Они молчаливо поздоровались. При ближайшем рассмотрении чумазый только казался чумазым, а на самом деле лицо его покрывал плотный загар. Именно такой, какого упорно добиваются курортники. И этот загар, эти тонкие морщинки, пролегшие у глаз артиллериста, совершенно не позволяли определить его возраст. Да и звание по майке нельзя было угадать. То ли солдат, то ли прапор, то ли младший офицер. В Чечне все старались выглядеть безлико. Командный состав для снайпера — первейшая мишень.

— Ну чё, Леха, слышно? — спросил Петюня, прикуривая от его сигаретки.

— А ни чё. Домой хочу, — сообщил военный, простуженно шмыгая носом и тоскливо озирая окрестности.

Солнце поднялось уже совсем высоко, освещая изрытую землю и укрывшиеся в траншеях орудия. А дальше, сквозь сизую дымку, похожую на марлевую занавеску, неясно вырисовывались горы, на которых можно было наблюдать поднимавшиеся к небу столбы дыма.