Читать книгу "Унесенная ветром - Дмитрий Вересов"

Алешка дотронулся до ее руки на пультике.

Девчонка вздрогнула.

И в ее паническом взгляде он почему-то вдруг почувствовал такую бездну ненависти, какая может быть только между биологически несовместимыми космическими мирами антиматерий…

Он почти испугался этого взгляда, совсем не похожего на тот, что он ожидал сейчас увидеть.

Но не отступил.

— Послушай! Выключи на минутку, а? Мне сказать тебе кое-что нужно!

Она продолжала смотреть на него с тем же странным выражением.

И не двигалась. Неужели, в самом деле не слышит его?!

Тогда он решительно потянул за проводок одного из наушников.

Он тянул…

Он тянул, а она глядела на него двумя черными безднами несовместимого с ним космического пространства…

И не сопротивлялась.

Через секунду наушник оказался у него в руке, но звука слышно не было. Видно, все-таки выключила свой музон. Муха нервно сглотнул. Не умел он вот так с ходу с незнакомками…

Решил сразу в омут с головой. «Девушка, вы верите в любовь с первого взгляда?!» Вот что хотел спросить. Не успел договорить:

— Девушка, вы… Скажи, ты… ты веришь в любовь…

Глаза ее вспыхнули, вселяя надежду…

Глава 1

…Казак на пагубные волны

Вперяет взор сторожевой:

Нередко их знакомый ропот

Таил коней татарских топот

Перед тревогой боевой…

А.И.Полежаев

Пехотный батальон входил в казачью станицу. Вы ошибаетесь, если думаете, что это можно сравнить с въездом гусарского эскадрона на постой в провинциальный российский городок. Красавицы-казачки не надевают для встречи солдат праздничных нарядов, не бросают усатому капитану цветы, срывая с его хмурого служивого лица юнкерскую улыбку, не дарят правофланговому высокому красавцу многообещающие взгляды.

Станичные девки стоят у дороги и, как заведенные, сплевывают шелуху семечек прямо перед собой. Молодые казачки всем своим видом хотят показать полнейшее равнодушие и даже легкое презрение к солдатне. Только старики на завалинке вдруг заспорили, вспоминая, в каком чине был Ермолов, и за что его государь домой отослал.

— Эй, станичница, мякитишки-то отряхни! — кричит Артамонов, конопатый солдатик, ротный балагур и запевала, плотной казачке. — Гляди, всю красоту свою заплевала! Смотреть тошно!

— А ты не смотри, черт рябой! — кричит девка, все-таки лениво стряхивая с высокой груди шелуху. — Сам-то — плюнуть не на что! Вот и займалишь…

Артамонов непременно бы солоно ответил ей, если бы вдруг в воздухе не запахло кашей. Солдаты потянулись к походной кухне, на ходу развязывая кисеты, мешая к кухонному дыму табачный.

— Что ж ты, Пахом, кашу не караулишь? — ворчат солдаты. — Подгорела, кажись! Что ж не мешал?

— Да мешал я, братцы! Бог свидетель, мешал! — оправдывался кашевар. — Это все энта ведьма кашу сглазила. Глядите, глаз какой черный! А я мешал…

У плетня стояла статная казачка с глазами, черными как агаты, и с усмешкой смотрела на мужицкую стряпню.

— Ну давай своей каши подгорелой, сглаженной, — говорил Артамонов, подставляя котелок. — Не жалей, Пахом, клади с верхом!

Солдаты, вполне удовлетворенные объяснением кашевара, оживились, застучали котелками, загоготали, кивая на черноглазую. Жестами они приглашали ее отведать их простой солдатской еды.

— Агашка! — раздался с ближайшего двора строгий женский голос. — Что встала, дылда?! Тебя куда послали? Весь век тебя ожидать?

Казачка вспыхнула, встрепенулась, и всем сразу стало видно, что она совсем еще молоденькая девка. Но особую щегольскую казацкую походку она уже усвоила. Несколько нервную, порывистую, выбивающую чувяками пылевые облачка из земли.

Агашка была дочкой хорунжего Тимофея Рудых, самого богатого казака в станице. Несколько казацких семей прозрачно намекали дядьке Тимофею, что невеста уже созрела, как наливное яблочко. Но хорунжий только отшучивался и ворчал на жениховствующих с притворной сердитостью. А в эти летние дни вдруг и сам увидел: «И вправду, невеста! Ишь прет, как вьюнок. Не удержишь! Пущай пока погуляет чуток. Вот соберем урожай, тогда поглядим…»

А куда было глядеть, если, что ни вечер, прохаживался вкруг их хаты молодой казак Фомка Ивашков? А на гулянках станичной молодежи как-то само собой случалось, что оказывались Фомка с Агашкой рядышком. Начнут девки хохотать и толкаться, всякий раз ее на Фомку вытолкнут. Принесет Фомка девкам закусок разных, как нарочно, перед Агашкой встанет, а подруги ее знай локтями толкают, мол, не видишь, что ли, что с казаком делается?

Теперь и самой Агашке почему-то было приятно, когда батя за столом вдруг похвалит Фомку Ивашкова за молодую, плещущую через край, как терская водица в правый пологий берег, казачью удаль и за сметливость особенную, какую только годами наживают на постах и в набегах, а Фомке даром даденую. Агашку от тайного удовольствия вдруг разбирал смех. И чем больше она старалась его сдержать, тем сильнее ее разбирало.

Батяня сердился, щетинил усы, деревянной ложкой стучал по столу.

— Затряслась, оглашенная, заходилась, — говорил он, про себя удивляясь, откуда вдруг взялась за их семейным столом эта черноокая, с выгнутыми коромыслом бровями, здоровенная девка взамен сопливой, золотушной пигалицы.

— Растрясешь, гляди, жениховы гостинцы, — продолжал хорунжий со смехом, довольный собой и старшей дочкой.

— Скажете тоже, батя! — махала на него рукой заалевшая Агашка.

Тут и домашние, как по команде, вступали со своими смешками, вовлекая отсмеявшихся уже в новый круг веселья.

— Все, хватит, довольно, — мягко пробовал унять их глава семейства, но, видя, что забава зашла слишком далеко, бил крепким кулаком по столешнице и рявкал, как на потерявших строй казаков на смотру: — Цыц, гаденыши! Повылазило у вас, что ли?! В добрых семьях над столом тихие ангелы летают, а у нас черти в чугунке пляшут! Будет вам ужо!

Чистить этот самый чугунок и посылала ее мать. Теперь, вспомнив о брошенной работе, Агашка пошла во двор. У самого их крыльца прогуливался молодой офицер. «Ишь, длинноногий, — подумала девка, — как журавель». Офицер обернулся и посмотрел рассеянно на Агашку. «А лицо-то — пухлое и белое, как у девушки», — сказала про себя казачка и смутилась своим мыслям.

Хотя всем своим видом офицер хотел показать окружающим, что он не просто похож на чечена или кабардинца, а даже больше их самих горец, как иллюстрация к соответствующей статье энциклопедии, казачка сразу в нем определила армейского и русского. На нем действительно была темно-бурая черкеска и белый бешмет, мех на шапке не слишком длинный и не слишком короткий. И плечи черкески были широки и покаты, и в талии он был стянут кожаным поясом с болтающимися язычками, да что-то не позволяло кивнуть головой и выдохнуть восхищенно: «Джигит!». Может, мазурки, театральные ложи, салонные диваны, светские поклоны воспитывают не ту пластику, или какие-то галуны на одежде были все-таки совершенно лишними, а отделка снаряжения какими-то серебряными бляхами была богаче, чем следует, но знающий человек с первого взгляда определял в нем чужака, старательно желающего показаться своим в этой стране.