Читать книгу "Две линии судьбы. Когда остановится сердце - Анна Данилова"

Дни тянулись медленно и трудно. Утром, рано, она отправлялась в университет, вечером — в родильный дом и лишь глубокой ночью возвращалась домой, где ужинала, готовилась к завтрашним занятиям, записывала самые яркие впечатления в свой компьютерный дневник (реальному, бумажному, она все же предпочла компьютерный, из страха, что когда-нибудь кто-то, зашедший к ней в гости, случайно заметит его и прочитает) и буквально без сил валилась в постель — отоспаться.

Но рано утром она снова вставала, невыспавшаяся, пробуждалась окончательно под прохладным душем, завтракала и ехала в университет.

И что бы она ни делала в эти первые после своей утраты месяцы, Соне постоянно казалось, что бабушка где-то рядом, что она подсказывает, как ей лучше поступить, советует ей что-то, нашептывает, направляя внучку. И жить Соне от этого становилось чуть легче и уже не так страшно.

Конечно, Соне не хватало их долгих бесед, бабушкиных рассказов о ее жизни, и, хотя она все эти байки давно выучила наизусть, особенно про бабушкиных кавалеров, которые ухаживали с особой пышностью, задаривая ее дорогими украшениями и корзинами с цветами (во что верилось с трудом, поскольку Соня, уже будучи взрослой, ни разу не встретила мужчину, который, согласно описаниям бабушки, мог бы совершать подобные благородные и щедрые поступки, и ей казалось, что таких мужчин не может быть в принципе), ей хотелось бы слушать их до конца своих дней.

Они прекрасно ладили с бабушкой, понимали друг друга, и Соне никогда не бывало стыдно перед ней за какой-нибудь свой неблаговидный поступок, за проявленную ею слабость или малодушие. Бабушка прекрасно готовила, и Соне всегда казалось, что она никогда, даже зная рецепт и имея возможность наблюдать за тем, как бабушка печет пирог с абрикосами или, к примеру, жарит рыбу, не сможет повторить это блюдо, что не сумеет, как бабушка, сделать что-то такое, важное и невидимое глазу, отчего все у нее получается таким вкусным. Но бабушки давно не было, а Сонины руки словно сами готовили, отмеряли столько, сколько нужно, муки или масла, сахара, яиц… И получалось, что и Соня, оказывается, тоже умеет печь пирог с абрикосами или мариновать селедку.

И вот теперь, давно уже научившаяся жить одна и нисколько не страдающая от этого, она, столкнувшись с изменой любимого, с его предательством, снова почувствовала необходимость в близком человеке, которому она смогла бы довериться.

…Она без особого настроения напечатала еще пару строк в своем дневнике:

«Я ее ненавижу. Ненавижу, так бы и убила, отравила, повесила! Как же хорошо я понимаю теперь убийц! Ведь убиваешь, когда становится уже невмоготу». Сохранила текст. Закрыла страницу.

И в эту минуту раздался звонок в дверь. Это было настолько редким явлением в ее жизни с тех пор, как умерла бабушка (это к ней, к Лидии Сергеевне, иногда наведывались ее приятельницы выпить чашку-другую чаю и посплетничать о том о сем), что Соня вздрогнула, как если бы за окном раздался выстрел или прогремел неожиданный гром. Перебирая в голове возможных посетителей, начиная со слесаря из жилконторы, который захаживал к ней время от времени — одолжить сотню-другую, и заканчивая соседкой Любой, решившей в очередной раз занять у нее соли или сахара, Соня не спеша направилась к двери. Причем она шла на цыпочках, в носках, чтобы дать себе возможность не открывать дверь в том случае, если она увидит в дверном глазке того, кого ей вовсе и не хочется видеть.

Она увидела женщину, почему-то показавшуюся ей знакомой. Она была не из жилконторы и не проживала поблизости. Какое-то неприятное, саднящее чувство охватило Соню, как если бы она сбила эту женщину на машине, сбежала с места преступления и вот теперь пришла пора расплачиваться за содеянное.

Но на машине она никого не сбивала. И никому ничего не должна. И еще одна странная ассоциация возникла в ее сознании, когда она еще раз взглянула в глазок на посетительницу. Грибы. Полная сковородка жареных грибов. И запах, такой приятный, грибной, луковый… А еще — полевыми цветами запахло в квартире.

Соня не понимала, что с ней происходит. Однако не побоялась, открыла. Правда, сохранила между собой и этой странной женщиной преграду — дверную цепочку.

— Вы кто? — спокойно спросила она, разглядывая гостью, женщину неопределенного возраста, невысокую, худенькую, с русыми волосами, убранными в пучок. Джинсы, темная кофточка с короткими рукавами. Половину лица закрывают очки-хамелеоны. Кожа на открытых взору участках лица покрыта желтоватыми и коричневыми пятнами.

— Сонечка… Ты, конечно, не помнишь меня, ведь ты же была тогда совсем маленькая…

Голос. Он тоже показался Соне знакомым. Больше того, ей вдруг померещилось, что таким же голосом с ней разговаривала мама…

— Постойте… Мне кажется, я знаю, кто вы…

Женщина улыбнулась, и Соня, к своему удовольствию, отметила, что зубы у ее родственницы, точнее, у тетки, которую она наконец узнала, вспомнив фотографии из семейного альбома, прекрасные — белые и ровные.

— Да, я — тетя Валя, но меня можно называть просто Валентиной, — и женщина счастливо улыбнулась.

— Проходите! Что же вы стоите?! — И Соня, поддавшись внезапному желанию расцеловать близкого ей по крови человека, младшую сестру матери, схватила ее за холодную руку и втянула в дом.

3. Май 2010 г. Глафира

В то, что с ней произошло, верилось с трудом. Вернее, совсем не верилось. Ну вот, судя по всему, ее похитили! Самым банальнейшим образом. Заманили, как последнюю доверчивую дуру, напоили в машине кофе с подмешанным в него снотворным и привезли в какое-то неизвестное место, скорее всего, в добротный загородный дом. Дом похитителей. Или же похитители, наверняка зная, что хозяева отсутствуют, сами забрались в этот прекрасный уютный дом, поселив туда Глашу, за которую, как пить дать, они потребуют с Лизы миллион долларов. Или больше. Ведь многим известно, что Елизавета Травина — девушка небедная. И муж ее, тоже адвокат, — далеко не из бедных. Словом, если с Адама, мужа Глафиры, мелкого бармена, взять нечего, то почему бы не воспользоваться денежками ее хозяйки?

Глаша сидела на широкой постели, потирая пальцами виски, и смотрела в окно. Она уже сто раз подходила к этому окну, забранному густой решеткой, но ничего, кроме восхитительного майского пейзажа (мощные ели, стройные тополя и зеленый кустарник, за которыми простирается нежно-голубое небо), не видела. Ни одного строения.

При других обстоятельствах ей бы этот пейзаж наверняка понравился. Она бы ходила по стриженому газону, охала и ахала, намекая Адаму, что хочет иметь все такое же красивое, зеленое, свежее — и эти цветочки-розочки, и травку густую…

Глафиру поместили в спальню хозяев. Прекрасно обставленная дорогой мебелью комната, невероятно красивая, в кружевах, постель, цветы в горшках. Создавалось впечатление, будто бы за домом ухаживали и что хозяева перед тем, как покинуть его, поручили приглядывать за цветочками надежных людей. Ну и что, что они оказались нечистыми на руку и решили всерьез заняться криминалом, в частности похищать людей? Каждый живет так, как он хочет.