Читать книгу "Необъяснимая история - Йозеф Шкворецкий"

Но не успел я выдавить еще хотя бы слово, как отец взорвался:

— Игрушки! Ему почти восемнадцать лет, а он придумывает игрушки! И что, по-твоему, армии с ними делать?

Он махнул своему рабу Сентрису, который вышел из покоя. Несколько минут мы сидели молча. Потом император закашлялся, и раб передал ему кубок с чем-то, но явно не с вином. Внезапно я понял, что мое дело проиграно. Сентрис прибежал с сумой в руках, из которой он [около 10 стр. ] но остановился, когда [2 сл. ] вывалилась [2 стр. ] здесь никакого сочувствия, что было неудивительно.

— Что ж, — сказал император, вставая. Мы тоже вскочили. — Подчинись своему отцу, Квест, — непререкаемым тоном велел он. — Ты молод и здоров и, по счастью, стихов не пишешь. Через два года ты поступишь на военную службу. Служить будешь под началом своего дяди Семпрония Севера в штабе Германика. Там ты [1 сл. ] узнаешь о военной жизни больше, чем [1 стр.]. Разговор окончен.

Вот и все. Все мы поклонились, император повернулся к нам спиной и нас покинул.

По дороге домой мы молчали. Мысль, что мне предстоит присутствовать при казни убийцы,[25]привела меня в ужас, после я даже не мог вспомнить его имени

12

сидел неподвижно, только бездумно водил вверх-вниз сложенными на толстом животе пальцами. Тонким резцом Расимах там убирал выступ камня, тут зачищал пятно пемзой, пока из мрамора не вышел жизнеподобный Цецина. Были представлены все его несколько подбородков, и бородавка на левой щеке тоже; узкий венок мраморных волос обрамлял лысину, которую как раз полировал Расимах. Наконец он отступил шаг и объявил:

— Готово.

Встав, Цецина обошел бюст, чтобы взглянуть на него спереди. Лицо у него сделалось печальное.

— Очень мило, очень мило, — сказал он. — Только раньше такие бюсты… как бы это сказать? Раньше изображения походили на человека…

Расимах его прервал.

— Это уже не в моде, — сказал он. — Взгляни на последний бюст Цезаря. Или на один из бюстов Семпрония Севера. Их лысины выставлены всем напоказ, Цецина. Бюсты, где каждый похож на Аполлона, уже не в моде.[26]

— Ты, наверное, прав, Расимах, — отозвался Цецина. — И все же…

Но скульптор снова его прервал:

— Или, еще лучше, возьмем Помпея. У него тоже двойной подбородок, а его щеки ясно свидетельствуют о пристрастии к еде. Вот мой стиль, Цецина. Если он тебе не по нраву, найди себе другого. Но ни один известный скульптор в Риме не захочет сегодня изображать тебя на старый манер. Он же станет просто посмешищем. Разумеется, если ты настаиваешь на том, чтобы выглядеть, как Аполлон… — Расимах снова усмехнулся и, бросив недвусмысленный взгляд на белоснежную[27]тогу кандиду[28]Цецины, продолжал: — Тогда найми себе какого-нибудь зануду поденщика из садов Академа.[29]Я не собираюсь выставлять себя дураком.

— Нет-нет, — поспешно отозвался Цецина. — Разумеется, я не хочу выглядеть, как Аполлон. Надо мной станут смяться не меньше, чем над тобой. Просто… — Нерешительно ткнув пальцем в отлично проработанную бородавку, он робко попросил: — А не мог бы ты…

— Все, кто знает тебя, знают и твою бородавку. К чему ее скрывать? — пожал плечами Расимах.

Цецина со вздохом капитулировал, но вид у него сделался такой удрученный, что мне стало его жаль.

Он поглядел на меня:

— Что скажешь, Квест?

— Великолепный портрет, Спурий, — сказал я. — Расимах — просто мастер. Ты немного напоминаешь Гефеста работы Нексителоса, вот только ты, разумеется, не хромой.

Это его как будто немного утешило. Во всяком случае, он перестал просить что-то изменить. Он боялся, что у него будет бюст не по последней моде.

Позже мы с ним сидели на глыбе мрамора из одной его каменоломни, наблюдая за тем, как каменщики укладывают обтесанные плиты, в точности подгоняя одну к другой. Это действительно меня интересовало. Они обшивали мраморными панелям каменные стены, чтобы храм Божественного Юлия сверкал на солнце, как тога Цецины.

Ни с того ни с сего Цецина вдруг сказал:

— Если бы Расимах ваял бюст твоей матери, он мог бы оставаться верен оригиналу — я хочу сказать, создать точное подобие, — и все равно она бы выглядела, как Афродита.

Я знал, что он хочет услышать.

— Да, мать, бесспорно, прекрасна.

Он кивнул, и мы еще помолчали. Стена, уже полностью одетая в мрамор, сияла на солнце так, что становилось больно глазам. Цецина вздохнул, потом вздохнул опять и, наконец, выплеснул, что у него было на душе.

— Знаешь, Квест, будь у тебя сестра… — Он помешкал, затем быстро добавил: — Разумеется, старшая, я бы…

Остальное осталось невысказанным, но я знал, куда бежали его мысли. Он выглядел, как очень непривлекательный и тучный Гефест, но был одним из десяти самых богатых людей Рима. Для Прокулеи это ровным счетом ничего не значило, но будь у меня сестра, пусть даже красавица, для нее он был бы завидным женихом. Он еще раз душераздирающе вздохнул, и мы снова погрузились в молчание. Каменщики устанавливали прямоугольную плиту между двумя другими. Когда она аккуратно легла на место, Цецина спросил:

— Как давно это было, Квест, когда я впервые приехал на вашу виллу в Байях? Десять лет назад? Твой отец служил на Ильве. Помнишь глупую игрушку, которую я тебе привез?

— Да, помню. Она улетела в море. А еще я помню [2 стр. ] что отец, далеко на войне, может однажды не вернуться из какой-нибудь кампании. Была ли эта возможность на уме у Цецины? Если да… но, разумеется, такого он думать не может. Я поглядел на него, на его подбородки, которым Расимах сполна воздал должное, на обвислые щеки, которые даже более, чем у Помпея, свидетельствовали о любви вкусно поесть, и отмел эту мысль. Мне хотелось его развеселить, и хотя я знал, что он не желает о ней разговаривать, но не нашелся, что сказать, поэтому опрометчиво спросил: