Читать книгу "Прохладой дышит вечер - Ингрид Нолль"

Ида тогда начала распевать песенки Германна Лёна, а Фанни аккомпанировала ей на фортепиано. Она все пела о полянках и рощицах, о красных розочках и горячих поцелуях. Я вся кипела от злости и всячески мешала ей, шумела специально и донимала ее идиотскими вопросами. Однажды Ида пропела:

«То, о чем полянка знает,

Маме не скажу родной.

Только я об этом знаю,

Я и егерь молодой…»

Прежде я свою сестру, которая была на пять лет старше меня, просто боготворила, а после этого едва не возненавидела. Я подговорила Алису, нашу младшенькую, и мы стащили у Иды коллекцию наклеечек и рекламных картинок кондитерских фирм «Штольверк» и «Эрдальфрош». А с Альбертом мы поделили другую ее коллекцию — почтовые открытки с портретами известных артистов. Все молоденькие девочки в те времена сходили с ума по актеру Лотару Мютелю, а у Иды нашлось штук двадцать его снимков с автографами.

Ида была стройна и элегантна, настоящая городская жительница, конечно совсем не приспособленная для жизни в глуши в избушке лесника. Едва ей минуло восемнадцать, она стала помогать отцу в обувном магазине. И либо сидела в кассе, либо обслуживала наиболее состоятельных покупателей. В магазине была маленькая витрина специально для обуви ручной работы (в основном — прямо с фабрики) — слишком красивой, чтобы ее можно было носить. Ида неподражаемым движением левой ручки брала такой башмачок на каблучке, четырьмя пальцами защелкивала пряжку и преподносила его покупателю, как королевское сокровище. И эти нежнейшие ручки будут царапать зайцы?

Да я, откровенно говоря, Хуго тоже не очень-то представляла лесничим и оказалась права. Он и сам засомневался, как только в первый раз застрелил косулю. Ему нужно было освежевать тушу и разделать ее, он нам все это потом рассказывал в охотничьих терминах. Ужасная была картина, вся ватага охотников наблюдала, как у Хуго на лбу от ужаса выступает пот и руки трясутся.

Так что, скорее всего, ему даже повезло, что Ида забеременела. Мне сообщила об этом Фанни. Никогда еще ничто так не потрясало спокойное бюргерское существование моих родителей. Главы обоих семейств заседали за закрытыми дверями. «Немедленно играть свадьбу», — требовал мой отец. «Сейчас же бросить академию», — заявил папаша Хуго. В результате они придумали для мальчишки наказание: пусть выбирает, в чьем магазине будет работать.

Хуго предпочел поступить в подчинение к тестю. Наш папуля ликовал. С возрастом ему все больше мешала хромота. Дом наш в Дармштадте стоял прямо на рыночной площади. На первом этаже был магазин, на втором — квартира, на третьем и в мансарде располагались многочисленные спальни. Крутые лестницы доставляли отцу массу неудобств. Но скоро Ида, единственная из всех нас, кого интересовало семейное дело, избавит его от необходимости спускаться и подниматься. Хуго — парень не промах, академические глупости у него скоро, конечно, пройдут. Если поженить их не медля ни минуты, рождение ребенка до срока удастся выдать за преждевременные роды и скандала можно будет избежать. Только я одна грустила: Хуго — продавец обуви? А Иду даже не спросили, может, ей больше бы понравилось работать в ювелирном магазине и продавать кольца и цепочки. Впрочем, она была рада, что так легко отделалась.

Альберта все это не слишком интересовало, его заинтриговало лишь подвенечное платье. А меня так и тянуло посплетничать с любимым братцем о беременности сестры. Хотите — верьте, хотите — нет, но мне тогда почти ничего не объяснили. Я не решалась расспрашивать старших братьев и сестер, а с Альбертом могла болтать, как с добрым другом. Но только ему было не до того.

— Я в трауре, — отвечал он, — Валентино[4]умер.

Если бы Хуго не появлялся в нашем доме ежедневно, я бы, наверное, скоро забыла его и влюбилась бы в другого парня. Но поступив на службу в папин магазин, он каждый день с нами обедал. Я как сейчас вижу наш обеденный стол, большой, на двенадцать персон. Во главе стола сидел отец, на противоположном конце — мать. Младшие дети по традиции были с мамой, старшие — восседали около отца. Я сидела между Альбертом, когда он приезжал из интерната, и Фанни, Хуго отвели место рядом с Идой прямо напротив меня. Стоило мне поднять глаза от тарелки, и я встречалась с ним взглядом. Он вскоре заметил, что мы с Альбертом любим похихикать, и стал нас веселить. Пока родители не видели, он заставлял подставки для ножей в виде зайцев прыгать через кольцо из салфетки, будто тигров в цирке, или кормил их солью из солонки.

Отец был человеком очень строгим, но за едой несколько расслаблялся. Он громко дискутировал, обычно с Хайнером и Эрнстом Людвигом на «взрослом» конце стола, о самом страшном, что ему довелось пережить: об инфляции 1923 года, впрочем, давно уже пережитой. Он любил демонстрировать всем купюру в миллиард марок и объяснял нам, что тогда один телефонный разговор обходился в полмиллиона.

Обед подавала служанка, но на стол накрывала я, а убирала его Фанни. Только по воскресеньям мы ели из мейсенского фарфора, в будни же посуда была из фаянса. Ножи красиво укладывали на серебряные подставки в виде прыгающих зайцев. В будни всегда подавали какой-нибудь скучный суп, одни и те же овощи, вареное мясо, картошку и компот. Только по пятницам мы могли надеяться на картофельные оладьи с яблочным муссом, а в банные дни — на гороховое рагу.

У меня сохранилась одна из старинных бело-голубых родительских десертных тарелочек. До недавнего времени я держала в ней орехи. У нее изогнутые волнообразные края, переходящие местами в керамическое плетение, между ними — три розочки, скрепляющие тонкий, легко бьющийся фарфор. Посередине красуются изысканные, в китайском духе, цветы и листья. На этих шедеврах по воскресеньям к кофе подавали пирог в гостиной. Там стоял хрупкий письменный столик из вишни, который вряд ли когда использовался по назначению, буфет и зеркало в человеческий рост, укрепленное на кронштейне. Диванчик и кресла были обиты зеленым, как листва деревьев, плюшем, и тяжелые темные бархатные гардины тоже имели зеленоватый оттенок.

Над софой висел «Остров мертвых» Бёклина[5](гравюра, конечно), над буфетом — портрет королевы Луизы.

Здесь каждую из дочерей фотографировали с ее женихом. Снимки делал наш брат Хайнер, он учился у фотографа и работал в местной газете.

У Иды на свадьбе я не была, за два дня перед тем я заболела. Слегла с тяжелым воспалением легких. Я думаю, Бог меня наказал, наслав эту хворь. Ведь я до последнего момента пыталась сорвать свадьбу: надеялась, молилась, ворожила, лишь бы Хуго не женился на сестре. Но поскольку Ида была беременна, мне оставалось лишь ждать, что она умрет во время родов. Тогда я бы утешила Хуго, как могла, через год он женился бы на мне, и я вырастила бы в любви дитя моей сестры.