Читать книгу "За секунду до выстрела - Николай Чергинец"

«Да, но это было там, в большом городе, а как она посмотрит на жизнь здесь, где кругом тайга?» — грустно подумал Славин.

Он так задумался, что вздрогнул, когда неожиданно услышал стук в дверь. Вошел Алтынин.

— Ну, как чувствует себя новое пополнение? — улыбнулся он.

— Нормально, товарищ майор. Устроился хорошо, посмотрел на поселок.

— Ну, ну, давайте привыкайте. Завтра утром я вас личному составу представлю.

3

МАЙОР МОЧАЛОВ

Узкая улочка, зажатая по сторонам дощатым забором, змейкой взбиралась по косогору вверх.

По прогнившим доскам деревянного тротуара, втянув голову в плечи, стараясь, чтобы хлеставший дождь и холодный ветер не попадали за воротник под одежду, быстро шел человек.

Дождь был настолько густым, что день казался вечером, а сквозь пелену крупных капель только с трудом можно было разглядеть в прохожем майора милиции.

Сверху по разбухшей, неровной дороге, громыхая и отчаянно лязгая старыми, потрепанными бортами, пронеслась полуторка. Она обдала майора грязью. Он, чертыхаясь, посмотрел вслед автомашине и, не разглядев номера, начал стряхивать прилипшую к шинели грязь.

Вскоре майор остановился у глухих высоких ворот, нажал на металлическую ручку, и тут же бесшумно открылась калитка. Двор был узкий и казался неуютным. В больших черных лужах плавали жухлые листья, противно поскрипывало висевшее над срубом колодца ведро. Небольшой черный пес, который обычно весело бежал навстречу жильцам, забился в деревянную будку, где свернулся калачиком, и даже не полюбопытствовал, кто это пытается обойти лужи и подойти к крыльцу дома.

Майор громко топнул ногами и, потянув на себя дверь, вошел в сени, где сразу же снял фуражку, стряхнул ее и открыл следующую дверь. Небольшая комната, служившая одновременно и прихожей и кухней, встретила его теплом, а побеленная русская печь — веселым огнем. Стоявшая у печи женщина повернулась к вошедшему и улыбнулась:

— Ага, явился! А я уже решила, что мой муж и в выходной день раньше полуночи домой не придет.

Она приставила ухват к печи, подошла к мужу и помогла ему снять насквозь промокшую шинель.

— Иди в комнату, переоденься в сухое, а я тебя сейчас горячим борщом накормлю.

— На улице черт знает что творится! Дождь — словно небо прорвалось. А тут еще грузовик окатил меня с головы до ног.

— Это шофер узнал, что начальник милиции идет, вот и решил добавить ему водички и от себя, — пошутила хозяйка и легонько подтолкнула мужа в спину. — Ну, ступай, переодевайся.

Муж вышел, а она проворно захлопотала у печи. И когда он вернулся, переодевшись в старый гражданский костюм, на столе дымилась миска с борщом, рядом — чугунок с горячей картошкой. Муж подошел к умывальнику. Высокий, черноглазый, с обильной сединой, он выглядел старше своих сорока лет. Подсаживаясь к столу, спросил:

— А где ребята?

— Юля у соседки, уроки вместе с ее дочерью делают, а Ване я разрешила с ребятами в кино сходить. Скоро придут. Ты ешь, а то остынет.

Она села рядом и, подперев подбородок руками, смотрела, как он ест.

В ее глазах были грусть и беспокойство. Петр еще больше постарел. Постоянно усталый, невыспавшийся, он не знал отдыха и в выходные дни. И вот сейчас, глядя на его рано поседевшую голову, припухшие от бессонницы глаза, выступающие на лице острые скулы, она видела, что мысли его там, на работе.

Татьяна Андреевна, дождавшись, пока муж отодвинет пустую тарелку, не выдержала, поднялась, легонько коснулась его волос:

— Устал ты, Петенька?

Он поднял на нее глаза:

— Немножко, но у меня же есть ты. Вот дотронулась, — он прижал ее теплую руку к своему лицу, — и сразу легче стало.

— Шутишь...

Татьяна Андреевна, улыбнувшись, снова села рядом.

А у Петра Петровича опять, уже в который раз, сжалось сердце от острой боли.

Уже прошло много времени, чтобы все обдумать, пережить и оценить. Чувство вины перед женой и детьми угнетало его. Он постоянно после той памятной встречи на вокзале винил себя, что потерял надежду увидеть их. Чем больше Петр узнавал о мучениях, которые пришлось пережить его жене и детям, а об этом он узнавал постепенно, потому что жена, оберегая мужа, неохотно рассказывала о пережитом, тем мучительнее становилась мысль о том, что он так легко мог согласиться с мыслью о их гибели.

Татьяна Андреевна тревожно спросила:

— Ты плохо себя чувствуешь, Петя?

— Нет, нет, — словно очнувшись, ответил Петр Петрович и встал из-за стола. — Я просто задумался...

Татьяна Андреевна почувствовала, какие мысли тревожат мужа, поднялась с табурета и уткнулась лицом в его грудь:

— Не надо, родной... Я и ребята очень любим тебя. Мы счастливы с тобой...

В коридоре послышался шум, дверь открылась, и в кухню вошел высокий парень. Он легко стащил с себя большой брезентовый плащ, на пол посыпались крупные капли воды. Парень виновато взглянул на Татьяну Андреевну и чуть улыбнулся черными глазами:

— Я извиняюсь. Дождик на дворе решил всю землю залить, а меня утопить. — Он перевел взгляд на отца. — Но как видите, ваш любимый сын выжил.

— Ну, от кино еще никто не умирал, — заметил отец и неодобрительно посмотрел под ноги сыну, где на полу образовалась небольшая лужица.

— Я сейчас вытру, — поспешно сказал сын.

— Ладно уж, как-нибудь сама управлюсь, — добродушно махнула рукой мать и начала вытирать пол.

Ваня разделся и сел на лавку.

— Вот ты, папа, сидишь спокойно и не знаешь, что соседи опять воюют.

— Что у них на этот раз?

— Обычная история. Иван Лукич в хомут ударил...

— Во что, во что ударил? — удивилась мать.

— Ну... уходить собрался, — великодушно пояснил сын.

Мать осуждающе покачала головой:

— Ну и словечки у тебя, Ваня.

— Мам, это не мои словечки, это тетя Вера так сказала. Как увидела, что я во двор вошел, так сразу же через забор и кричит: «Смотри, Ванюша, мой старый опять в хомут ударил. Отпил мозги и вещмешок начал собирать. Ты попроси отца, может, он его приструнит».

Петр Петрович недовольно проворчал:

— Сама она добрая цаца. Напоит его, а затем войну между собой ведут...

И словно в подтверждение этих слов, за стеной раздался сильный грохот и отчаянный женский крик. Петр Петрович молча переглянулся с женой и, обреченно вздохнув, набросил на себя мокрый плащ сына:

— Пойду мирить, черт бы их побрал!