Читать книгу "Теория описавшегося мальчика - Дмитрий Липскеров"

— В пруд, который здесь, за домом?

— В него.

Главный вышел в прихожую и некоторое время проговорил с центром о вновь открывшихся обстоятельствах. Когда вернулся, приказал:

— Грузите зверя!

— А девку?

— Девку? — Главный с интересом оглядел Настеньку с головы до ног, оценил маленькую грудь, розовую шею с бьющейся жилкой и крошечную родинку на остреньком носике. Подумал, что зверю повезло. И чего эти сучки в них находят? — Девка пусть пока здесь ночует!

Настя закричала, завыла, чтобы ее тоже забирали, уверяла, что без Ивана она не останется! Девушка отчаянно бросалась на отряд, кому-то даже заехала по жирному затылку, за что в ответ получила короткий удар в челюсть. Она потеряла сознание, рухнула срубленной березкой, да так и осталась лежать на полу разгромленной квартиры. Задержание террориста прошло без особых эксцессов.

Его допрашивали в специальном изоляторе ФСБ:

— Фамилия?

— Ласкин.

— Имя, отчество?

— Иван Диогенович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот семьдесят пятый.

— Национальность?

— Русский.

— Вероисповедание?

— Агностик.

Ивана допрашивали уже в шестой раз. Приводили в специальный бокс, приковывали мощные руки к столу, а вопросы задавали через микрофон. Он понимал, что за ним наблюдают через камеры, а разговаривают с помощью микрофона, искажающего голос.

— Последнее место проживания?

— Улица Стрелковая, дом четырнадцать, квартира девять.

— Город?

— Москва.

— Страна?

— Россия.

— В каком государстве проходили террористическую подготовку?

Иван поднял глаза к камере:

— Не понял?

— Кто учил вас подрывному делу?

— Вообще я учитель физкультуры. В девятнадцатой школе. Можете позвонить, там у нас директором Мила Прохоровна.

— Ваше настоящее имя?

— Я из России никогда не выезжал.

— Отвечайте на вопрос!

— Иван Диогенович!

В динамике скрипнуло.

По ту сторону допросной находились двое. Майор и полковник. У обоих умные лица, оба бросили курить два года назад.

— Ну лох же, товарищ полковник! — резюмировал майор. — Но лох здоровенный! Наши вчетвером его еле положили!

— Что, действительно за пределы России никогда не выезжал?

— Даже в Прибалтике не был.

— Ну а Чечня, Кавказ?

— Да мы по часам его жизнь знаем!

— А чего у него морда такая звериная? А фамилия жидовская!

— А он приемный… Его наш, я имею в виду советский, полевой хирург усыновил. Тогда, давно еще! В горячей точке подобрал, привез в Россию. Из Афгана…

— Может быть, — соображал полковник. — Может быть, оттуда ноги растут? Проверяли хирурга?

— Никак нет…

— Проверьте!

— Восемь лет назад в автокатастрофе погиб. Вместе с женой. Этот только живой остался. Был пристегнут. Может, тогда головой шандарахнулся? Его потом опекала жена Айвазяна. Эта… Мила Прохоровна.

— Еще один зверь!

— Зверь-то он зверь, но генерал. В разведке. Действующий.

— Как они, гады, умеют устраиваться! А что у него со спортивной линией?

— У Айвазяна?

— Что ты мне лысину чешешь! Про Ласкина я.

— Перспективный был… Но остановился на мастере спорта. Дальше не пошел.

— Почему?

— Что-то с головой!

— Отбили? Из-за аварии?

— Может, и так. Потерял мотивацию. Прогрессировало слабоволие.

— В смысле?

— Больно никому делать не хотел… Жаль ему было. Такая фактура души! Международным мастером мог стать!

— В психбольнице лежал? Корректировали?

— Проверяли. Особенного ничего не нашли, но и не сказали, что нормальный.

Полковник выматерился.

— Кто-нибудь умеет работать в этой стране?

— Ну, вы же знаете, психиатрия приблизительная наука.

— И что там с антиматерией его?

Майор тоже выматерился:

— Простите… Ну какая, товарищ полковник, антиматерия! Соседи его — суки, злые и завистливые! Не нравится им, что зверь русскую девчонку любит. А она — его!

— Мне тоже не нравится, — признался полковник. — Но за счет зверей Россия численностью пополняется! Государственный вопрос! Политика! — И протянул руку майору для прощания. — Да, кстати, за антиматерией ныряли в пруд?

— Товарищ полковник! — развел руками майор.

— Шучу-шучу! — отдал полковник на прощание майору честь. — Бывай, Белкин!

— А что с Ласкиным?

— Через пару дней выпускай!.. Ишь ты, антиматерия!

Иван вернулся домой под вечер. Еще фонари уличные не включали, а в окнах соседей уже готовились к ужину враги. Тянуло из форточек вареными сосисками и пережаренной картошкой. Некоторых соседей Иван заприметил прячущимися за оконными занавесками. Внимания на доброжелателей не обратил, плана мести не составлял, а скоро взбежал на третий этаж и позвонил в свою квартиру.

— Кто? — услышал он испуганный и настороженный голос.

— Я это, Настя. Иван…

— Ах! — отозвалось с той стороны. Дверь тотчас распахнулась, и на могучей шее Ивана елочной игрушечкой, праздничным ожерельем повисла нежнейшая Настенька, и столько поцелуев досталось небритым щекам Ивана, столь яростно и запойно впивались ее маленькие губки в его мясистый рот, что бывший сиделец чуть было не расплакался от чувств, но на сей раз сдержался, лишь втянул страдальчески носом глубоко.

За эти несколько дней его отсутствия она прибрала квартирку; что было испорчено навеки, снесла на помойку, что еще могло пригодиться, как-то зафиксировала для жизни. Купила в хозяйственном несколько новых тарелок взамен битых.

И опять заскворчало мясо на сковороде, опять запахло жареным луком и помидоры вспыхнули багровым рассветом в эмалированной миске. Густо текла в ванну горячая вода, и Иван с удовольствием погрузился в нее с головой. Он был рад, что его освободили из странного места, в котором не было ни мяса, ни Настеньки. Сейчас он дома, и все наладится, хоть и будет мучительно больно это возвращение к прежней жизни. Если оно вообще состоится…

Она кормила его привычно задорно. Подбрасывала кусочки мяса, а он их ловил, ловко, ртом, как жонглер, и улыбался. Но в его радости не чувствовалось той былой наполненности, той непосредственной искренности. Как будто эмоции мужчины слегка приболели и приобрели печальный оттенок. И она, лежащая на его груди, трогательная, как девочка, полюбившая взрослого мужчину, уже научившаяся не стесняться своей юной наготы, — и она чувствовала невозвратные перемены, наступающие в их жизни. Она понимала, что Иван опять страдает, мучается неизвестной ему самому тяготой.