Читать книгу "Кишиневское направление - Виталий Гладкий"

Старики сокрушенно качали головами: «Ох, не к добру все это, не к добру…» Прислушивались к орудийной канонаде, особенно хорошо слышной по ночам, впопыхах обменивались новостями, и торопились по своим хатам, чтобы спрятать тревожное предчувствие неотвратимой беды за хлипкими деревянными засовами.

Фронт был еще далеко от этих сел и хуторов, но никто из крестьян, особенно тех, кому довелось пережить Первую мировую войну, не сомневался, что вскоре железный молох прокатится и по их головам.

На южном фронте протяженностью около шестисот километров воцарилось временное затишье…

Разведчики одного из подразделений 5-й ударной армии 3-го Украинского фронта впервые за полгода получили передышку: почти неделю отсыпались, долечивали легкие ранения и приводили обмундирование в порядок. И это июльское утро не предвещало для разведгруппы особых изменений.

Сержант Степан Кучмин мастерил скамейку. Он был русоволос, невысок ростом, но крепко сбит. Его истосковавшиеся по работе руки бережно сжимали старый рубанок, будто он был сделан из стекла.

Древесная стружка вилась кудряшками и, падая вниз, образовала вокруг сержанта маленький сугроб, благодаря чему Кучмин казался ожившей фигуркой оловянного солдатика, которая может лишь качаться туда-сюда на своей подставке, но ходить все же не в состоянии.

Ефрейтор Николай Ласкин чистил оружие. Кудрявая голова ефрейтора и его смешливое лицо проказливого херувима выдавали в нем веселую и бесшабашную натуру. Он принадлежал к тому сорту людей, которым и сам черт не брат.

Ласкин очень любил разные железки. Ну а трофейный немецкий автомат, с которым он сейчас возился, был для ефрейтора словно соска для капризного малыша. Он почти никогда не выпускал его из рук. И на то имелись веские причины.

Это был пистолет-пулемет МП-40[10]. Он достался Ласкину вместе со штабным офицером, который был выловлен ефрейтором из болота, куда фриц спрятался от разведчиков, когда они расстреляли его машину с охраной. Если бы не потрясающее чутье Ласкина, так и остался бы фриц сидеть под корягой, никем не замеченный.

Высокий штабной чин оказался очень полезным «языком», за что Ласкина наградили не только медалью, но и автоматом немецкого офицера, который был изготовлен по спецзаказу. Ласкин считал МП-40 чем-то вроде счастливого талисмана.

Старший сержант Петр Пригода рубил на дрова выкорчеванные пни. Это был, несмотря на молодость, настоящий богатырь с ручищами-лопатами и плечами размером с сажень. Его использовали в основном как тягловую силу.

Даже толстый боров весом за сто килограммов – немецкий майор интендантской службы, которого они взяли в плен два месяца назад, – казался на литых плечах Пригоды всего лишь обычным мешком с картошкой.

Дело в том, что при захвате майор получил ранение в бедро, и дальнейший путь через заграждения и минные поля преодолел сидя на закорках Пригоды. Однако, нужно заметить, и в бою сержант не пас задних.

Его храбрость не была истеричной, а тем более – напускной, подогретой внушениями командиров или пропагандой политрука. Она произрастала из его упрямой, неуступчивой хохлацкой натуры и уходила корнями в Запорожскую Сечь, к дедам-прадедам, считавшим бой с врагами отчизны делом само собой разумеющимся, обыденным, – как пахота или летняя страда.

Что касается старшины Ивана Татарчука и командира разведгруппы старшего лейтенанта Маркелова, то они писали письма.

Симпатяга Татарчук, смуглый, как цыган, имел зазноб почти в каждом городке, который с боем проходила их воинская часть. Поэтому почтальон носил ему письма едва не мешками. После выполнения очередного задания Татарчук надолго уединялся в каком-нибудь укромном уголке и занимался эпистолярным жанром.

Нужно отметить, что его ответные письма не отличались разнообразием. Написав одно в качестве болванки, Татарчук остальные множил, как на копировальной машине, меняя в тексте лишь девичьи имена.

Старший лейтенант писал маме. Казалось, что его юного румяного лица еще не касалась бритва. Тем не менее крепкий торс выказывал в Маркелове совсем не юношескую силу. Обмундирование сидело на нем как влитое, он всегда был опрятен и подтянут. Даже во время поиска по болотистой местности Маркелов умудрялся замараться меньше всех.

Как-то так получилось, что до войны у него было много знакомых девчонок, но ни одна из них не тронула душу молодого спортсмена-разрядника. Все его помыслы были направлены на совершенствование спортивного мастерства и на учебу, а на личную жизнь времени практически не оставалось.

– Завтракать! – Во двор вышла хозяйка, дородная женщина в цветастом платке, с закопченным чугунком в руках. – Панове офицеры, мамалыга готова.

Мамалыга была восхитительна – пышная, ароматная, цвета топленого масла. Разведчики не заставили себя долго упрашивать, и вскоре чугунок показал дно.

Во двор заглянул вестовой штаба огненно-рыжий ефрейтор Валиков. Форма на нем сидела мешковато, словно была с чужого плеча, а на круглом, как блин, лице в веснушках всегда царило спокойное, безмятежно-глуповатое выражение; даже во время бомбежек и артналетов.

В общем, Валиков был вылитый солдат Швейк, только родившийся не в Праге, а в русской глубинке, в какой-нибудь Богом забытой деревеньке типа Зюзюкино или Подмышкино. К тому же он довольно сильно «окал», поэтому часто служил мишенью для зубоскалов, особенно бывших городских жителей из центральной части России.

Увидев Маркелова, он зашагал к нему гусиным шагом, пытаясь чеканить шаг.

При виде начальства у ефрейтора начинала кружиться голова по причине чрезмерного чинопочитания. Ему казалось, что все командиры рангом выше старшины – заоблачные жители; что-то вроде греческих богов, проживавших на горе Олимп. Впрочем, преклонение перед начальством не мешало ефрейтору делать все по-своему, то есть как Бог на душу положит. Его крестьянская упертость была сродни фатализму.

Наверное, именно за эту страсть к чинопочитанию Валикова и держали при штабе, потому что более бестолкового солдата трудно было придумать. Но нужно отдать ему должное: уж что-что, а труса он никогда не праздновал.

Однажды во время артналета Валиков прикрыл своим телом какого-то заезжего штабного генерала, за что получил медаль и чин ефрейтора.

После этого подвига он какое-то время посматривал на разведчиков свысока, но Татарчук очень быстро опустил его на грешную землю. Какую шутку он сыграл с Валиковым, уже забылось, но с той поры ефрейтор старался обходить старшину десятой дорогой.