Читать книгу "Бес в ребро - Георгий Вайнер"

Сережка сделал заявление, подбоченившись для официальности:

— Мама, мне эта стукачка надоела! Больше я забирать ее с продленки не буду! Пускай сама идет домой! Или сидит там до ночи! Мне она надоела…

Через их головы я посмотрела на себя в зеркало — нет, ничего страшного. Только синюшно-бледная.

— Мама, он сам придирается сначала, шкодничает, а потом говорит: не буду я с тобой мириться!

Они боевито препирались между собой, напористо качали права, но я их плохо слышала. Будто ваты в уши натолкала. Или гром над головой грохнул. Гром небесный…

Всем по ириске, а тебе очистки. Незапамятно давно Витечка любил меня и называл меня Иришка-Ириска. Ириска. Он говорил, что у меня глаза, как ириски, коричневые, мягкие, сладкие.

Всем по ириске, а тебе очистки.

Нет, Ириска, все тебе очистки.

— Мама, ты слышишь меня? — дергала меня за руку Маринка. — Галина Лаврентьевна сказала, что родительский комитет велел собрать со всех по три семьдесят на украшение класса. И ты забыла сдать мне за завтраки три тридцать. Галина Лаврентьевна велела положить деньги в конверт и булавкой застегнуть мне в карманчике. Ты не забудешь?

— Постараюсь…

— А где отец? — спросил Сережка.

Где отец? Действительно, а где сейчас наш отец?

— Папа уехал в командировку…

* * *

— Мне хочется заплакать, и не могу, — сказала я Людке. — Слезы пропали…

Она сочувственно хмыкнула:

— Ну, об этом не беспокойся — еще наплачешься вволю.

— Что же мне делать? — растерянно спросила я.

— Наплевать, — решительно посоветовала Людка. — Куда он денется? Побесится месяц — приползет на коленях.

— А я что? Что мне-то делать, когда он приползет? На коленях. Или верхом…

— Набить ему фейс, то есть физиономию, часок подуться и сразу же простить.

А поскольку я подавленно молчала, она решила пояснить мне существо вопроса.

— Витечка — мужик воздушный, слова у него — зефирный пар, дела — на нуле, а фанаберии — выше крыши! Ему без тебя в этой жизни хана! Покрутится маленько на хвосте, погарцует, а потом ему молодка обязательно скажет: если ты такой умный — покажи свои деньги!

Странное ощущение — нечем дышать все время.

Людка быстро тараторила что-то оптимистически безысходное.

Я завидую моей неунывающей подруге. Скоро сорок, а ей хоть бы хны! Людка, одно слово… Живет весело, стремительно, на послушного мужа не обращает внимания. Дружит с «сыроедами», «голодарями», экстрасенсами, йогами, преподает в институте физику, изучает дзэн-буддизм, ходит в турпоходы со студентами, раз в три года — что-нибудь экзотическое по линии международного туризма. И утешает меня и себя самодельного изготовления мудростью:

— Все счастливые семьи несчастны по-своему…

А я сидела неподвижно, прикрыв глаза, слушала ее, и было у меня ощущение, что я падаю в себя, как в шахту.

Я медленно, будто ощупью вспоминала, что когда-то я уже переживала такое состояние. Да-да, два года назад — мы возвращались на машине приятеля из-за города. Было такое же тихое сентябрьское предвечерье, небо впереди было залито теплой латунной желтизной только что закатившегося за косогор солнца. Машина упористо, с негромким настырным рычанием шла на подъем, на заднем сиденье дремали дети, и тонко насвистывал мелодию Витечка.

И вдруг я увидела, как со встречного полотна дороги через разделительную полосу вылетел нам навстречу грузовик.

Сколько было до него? Сто метров? Десять?

Огромный оранжево-красный «КамАЗ» двигался навстречу. Нет, он не мчался, не ревел грозно, а бесшумно, плавно, неумолимо надвигался. Не видно было вращения колес, не чувствовалось никакого усилия в его ужасающем немом стремлении прямо на нас, Наверное, так летит снаряд.

И в эти незримые доли секунды охватила меня невыносимая мука осознанной потери всего: детей, беззаботно насвистывающего Витечки, не видящего страшного грузовика впереди, этого теплого вечера, желтого неба, рассыпанных под задним стеклом цветов — бесшумно и молниеносно исчезающей жизни.

Не крик, не вопль — судорожный стон разорвал меня тогда, и казалось, что это не явь, а завершение кошмара, пронзительно пугающего сна, сковавшего немотой и бессилием.

Сидевший за рулем приятель вынырнул из оцепенения, круто тормознул, визг резины на шоссе полоснул слух, резко крутанул баранку направо, и «Жигуль», словно пришпоренный, рывком прыгнул через кювет на обочину — толчок, звон стекла вместе с ослепляющим ударом в лицо, в грудь, в плечо, громовой рев грузовика где-то над нами, за спиной, и тишина. Все живы?! Вроде все в порядке, никто не ушибся, только у меня кровь течет из носа, из уха, и рукой не могу пошевелить…

* * *

Ни рукой не могу пошевелить. Ни ногой. Глаз не могу открыть. Как Вию, хочется попросить: поднимите мне веки!

Нет сил. Столбняк напал. Тетанус!

Ах, если бы сейчас распахнулась дверь, ворвался со смехом Витечка, походя — за что угодно — дал мне «укорот», указав нестрого, но требовательно на какое-то мое очередное упущение, господи, я чувствовала бы себя такой же счастливой, как в том придорожном кювете со сломанной ключицей и треснувшими ребрами!

Но тот давний грузовик, промчавшийся над нами с ревом и жутким утробным гулом, исчез в сгущающихся сумерках навсегда.

А сейчас мы не успели увернуться от него, соскочить с его пути — он врезался в нас, ведомый твердой, знающей рукой Гейл Шиихи.

Я помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение, и подумала горько: я и сейчас не хочу смотреть правде в глаза! Не надо, не поднимайте мне веки!

Ведь это не Гейл Шиихи сидела за баранкой страшного тягача — это Витечка непонятно как, совсем незаметно выбрался из нашей скорлупной машинки и перебрался за руль грузовика. В кризисе, в слезах, с болью он протаранил меня, с печалью и состраданием понимая, что нет на свете обочины и кювета, в который я могла свернуть от этого разящего удара…

… — Да и толку от нынешних мужиков — на грош! — убеждала меня Людка. — Мне мой межеумок на 8 Марта подарил дрель и набор слесарных инструментов. Ты, говорит, инженер и теперь все технические проблемы в доме сможешь легко решить! Ну, есть о чем с ними разговаривать?..

— Не о чем, — кивнула я и спросила: — А детям-то что мне сказать?

— Ничего не говори! — дала твердое указание Людка. — Наплети им что угодно: уехал, мол, отец на некоторое время… Нечего их вмешивать!

— А потом? Ведь потом надо будет сказать? Потом-то что им скажу?

— Потом посмотришь, что надо сказать. По ситуации. Тем более, что приползет скоро твой ненаглядный Витечка… Все образуется…