Читать книгу "Драматург - Кен Бруен"

— Я бы не стал брать книги о тюрьме. В смысле, парень сидит. Неужели ему захочется еще и читать об этом?

Он как будто прочел мои мысли. Да простит меня Господь, я подумывал как раз о такой тематике. Винни протянул руку к полке за своей спиной, где, как я знал, он держал свои любимые книги, и вытащил одну:

— Вот.

«Пакун» Спайка Миллигана. Я заметил:

— Это же твой собственный экземпляр. Выглядит много раз читанным, но в прекрасном состоянии.

— Джек, самое худшее, что может случиться, это что они книгу сопрут. Но они ведь и так уже сидят.

— Сколько я тебе должен?

— Я запишу на твой счет.

— Спасибо, Винни, тебе это зачтется.

— Из твоих бы уст да в уши Господа.

Поезд отправлялся в одиннадцать утра. У меня оставалась масса времени, поэтому я пошел к собору и с облегчением увидел, что браконьера на месте нет. Пошел дальше, к больнице, по направлению к «Кукс Корнер». Начался дождь, и я поднял воротник. Свернув на Милл-стрит, я решил купить сигарет. Сколько себя помню, там был семейный продуктовый магазин. Я отметил, что теперь он превратился в мини-маркет, и задумался, сколько же прошло времени после моего последнего туда визита. Вошел, и снова сюрприз: теперь это была мини-Африка. В проходах болтали семейства черных, всюду бегали черные дети. Из каждого угла доносилась громкая музыка. Жизнерадостный великан хлопнул меня по плечу:

— Добро пожаловать, приятель.

Я подошел к кассе, и женщина лет тридцати с хвостиком, потрясающая красотка, сказала:

— Приходите еще, и поскорее.

— Обязательно.

Дождь прекратился. Я прошел мимо полицейского участка… раньше это место называли бараками. Там кипела бурная деятельность. Я замедлил шаг, испытывая калейдоскоп чувств. Жалел ли я, что меня поперли из полиции? Господи, конечно. Тосковал ли я по всему этому дерьму? Никогда. Задумался, как бы это выглядело, если бы я заглянул навестить своего старого врага. Кленси. Я что, с ума соскочил? Я точно знал, как все будет.

Плохо.

Человек лет пятидесяти, обладатель мясистых щек и багрового носа, в твидовом пиджаке и форменной синей рубашке задержался и спросил:

— Джек?

— Привет, Брайан.

Если не изменяет память, иногда случалось, что мы с ним вместе разгоняли толпу во время волнений среди скотоводов. При форменном галстуке и золотом fainne он выглядел карикатурно. Но его грубоватое дружелюбие не было поддельным.

— Бог ты мой, а я слышал, что ты умер.

— Почти.

Он оглянулся, и я знал, что его карьере разговор со мной не посодействует. Брайан предложил:

— Может, быстренько выпьем по одной?

— Я опаздываю на поезд.

Вы заключенные.

Ваше дело здесь врать,

обманывать, воровать, вымогать,

делать себе татуировку,

употреблять наркотики,

торговать дурью,

драться друг с другом.

Но не допускайте, чтобы мы вас

поймали, — это уже наше дело.

Мы вас ловим, и вас уже ничего

не ждет.

Джимми Лернер.

«Вас уже ничего не ждет.

Записки тюремной рыбки»

Я не мог вспомнить, когда в последний раз я садился в поезд, — и что, черт побери, случилось с вокзалом? Разумеется, я слышал, что забастовки на железной дороге и сидячие протесты на рельсах внесли хаос в работу этой службы, но вокзал изменился полностью. Раньше это был деревенский вокзал, обслуживающий, по сути, деревенский люд. Начальник вокзала знал каждого жителя Голуэя, а также не только то, куда ты направляешься, но и зачем. Неважно, сколько лет вы отсутствовали, вы могли рассчитывать, что он встретит вас на станции, назовет по имени, и ему будет известно, где вы пропадали.

Диктор объявил отправление поезда на четырех языках. Я встал в очередь за билетом за людьми с рюкзаками. Нигде ни слова по-английски. Наконец я заказал обратный билет, чтобы вернуться через два дня. От названной стоимости у меня отвисла челюсть.

— Это что, первый класс?

— Не говорите глупостей.

Бормоча что-то себе под нос, я прошел мимо модернового ресторана, с трудом припомнив, какое раньше здесь было простенькое кафе. Там на стене висела фотография Алкока и Брауна рядом с плакатом, изображавшим веселого мужика, с удивлением глазевшего на стаю фламинго с пинтами темного пива в клювах. На плакате была надпись:

Мой Бог

Мой «Гиннес»

Всегда тянуло улыбнуться.

В поезде еще сохранилось купе для курящих, к огромному удивлению пары американцев. Она говорила:

— Джон, ты можешь, понимаешь… ты можешь курить… в этом поезде.

Если у него и было что сказать на это, он воздержался. Я оказался в купе один. Поэтому я закурил, чувствуя, что не могу не воспользоваться данным преимуществом. Свисток — и мы тронулись. Луис Макнис обожал поезда и всегда писал во время поездок. Я попытался почитать, но ничего не вышло. Когда проехали Атлон, появилась тележка с чаем, которую толкал накачанный мужчина. Ему бы горы двигать. Меня его появление только разозлило.

— Ну, и чем торгуете? — спросил я.

— Чай, кофе, бутерброды с сыром, шоколад, безалкогольные напитки.

Атлет говорил с таким сильным акцентом, что невозможно было разобрать. Я смог догадаться о предложенных услугах только из списка, прикрепленного к тележке сбоку. Я показал на чай, мужчина наполнил чашку и поставил передо мной как раз в тот момент, когда поезд дернулся. Половина чая пролилась. Он ткнул толстым пальцем себе в грудь, говоря:

— Украина.

Я тоже мог постучать себя по груди и сказать:

— Ирландия.

Но почувствовал, что для этого необходимо выпить. Я дал культуристу десять евро, он схватил их и двинулся дальше. Он здорово заработал на менее чем половине пластиковой чашки подкрашенной воды. Я рискнул попробовать, и на вкус это пойло оказалось хуже всего, что мне когда-либо доводилось пить, — смесь горечи, намекающей на чай, и кофе, доведенная до совершенства Ирландскими железными дорогами.

Я услышал, как открылась дверь купе, потом женский голос.

— Джек? Джек Тейлор?

Я повернулся и увидал женщину лет около тридцати, одетую в то, что когда-то называли двойкой. Теперь бы это отнесли к дурному вкусу. Тот тип одеяния, который вы можете увидеть в британской телевизионной драме, обычно связанной с игрой в бридж и трупом в библиотеке. Если бы женщина сделала хотя бы небольшое усилие, ее лицо можно было бы назвать хорошеньким. Крошечные жемчужные сережки сказали мне все, что я хотел знать. Я сказал: