Читать книгу "Бедная мисс Финч - Уилки Коллинз"

— Извините, сударыня. Моя молодая хозяйка только сию минуту услышала о вашем приезде. Не потрудитесь ли вы пожаловать со мною?

Я обратилась к мистрис Финч. Она нашла платок и привела в порядок своего ребенка. Я почтительно возвратила ей книгу.

— Благодарю вас, — сказала мистрис Финч. — Повести меня успокаивают. А вы читаете повести? Напомните мне, я дам вам вот эту завтра.

Я поблагодарила и удалилась. В дверях я обернулась и поклонилась хозяйке дома. Мистрис Финч ходила взад и вперед по комнате с ребенком в одной руке и книгой в другой, а подол пеньюара тащился за нею по полу.

Мы поднялись по лестнице и вошли в пустой выбеленный коридор со многими дверьми, ведущими, как я предположила, в спальни.

Каждая дверь отворялась, когда мы проходили, дети выглядывали, кричали и опять захлопывали дверь.

— Сколько детей у мистрис Финч? — спросила я. Благовидная пожилая женщина принуждена была остановиться и подумать.

— Считая грудного младенца, да две пары близнецов, да семилетнего слабоумного ребенка, всего четырнадцать человек.

Услышав это, хотя я считаю пасторов и капиталистов врагами человечества, я не могла удержаться от некоторого участия к мистеру Финчу. Не случалось ли ему иногда жалеть о том, что он не католический священник, которому запрещено вступать в брак? Пока эти вопросы приходили на ум, моя проводница вынула ключ и отперла тяжелую дубовую дверь в конце коридора.

— Приходится запирать дверь, — объяснила она, — чтобы дети не бегали беспрерывно по нашему отделению.

Познакомившись уже немного с детьми, я, сознаюсь, поглядела на эту дверь с чувством почтительной признательности. Мы повернули за угол и очутились в высоком коридоре старинной части дома. С одной стороны окна, глубоко вдавшиеся в стену, глядели в сад: в каждом углублении стояли горшки с цветами. С другой стороны старая стена была весело убрана светлыми ситцевыми драпировками. Двери с бронзовыми ручками окрашены были молочно-белою краской. Узорные циновки под нашими ногами я тотчас же признала за произведения Южной Америки. Потолок расписан был светло-голубою краской с каймой цветов. Нигде не заметила я ни полоски темного цвета.

В конце коридора стояла, наклонившись над цветами в окне, одинокая фигурка в чистом белом платье. Это и была слепая девушка, мрачную жизнь которой я пришла развеять. В разбросанных Соут-Доунских селениях жители присоединяли к ее имени выражение сострадания и называли ее «бедная мисс Финч». Но я, думая о ней, называю ее себе лишь по имени ее — Луциллой. Она для меня Луцилла, когда я вспоминаю о ней. Позвольте мне и здесь называть ее Луциллой.

Когда я впервые увидела ее, она обрывала засохшие листья на своих цветах. Тонкий слух ее уловил чужие шаги задолго до того, как я подошла к ней. Она подняла голову и быстро пошла нам навстречу, с легким румянцем на лице, мгновенно вспыхивавшим и исчезавшим. Когда-то я была в Дрезденской галерее; и когда Луцилла подошла ко мне, я невольно вспомнила перл этого великолепного собрания, несравненную богоматерь Рафаэля, Мадонну di San Sisto. Чистый, широкий лоб, характерная полнота между бровями и ресницами, мягкое очертание нижней части лица, нежные губы, цвет кожи и волос — все с поразительною точностью напоминало прелестный тип дрезденской картины. Роковую точку, на которой сходство кончалось, составляли глаза. Чудные глаза рафаэлевой богоматери отсутствовали в живом ее подобии, стоявшем предо мною теперь. Не было ничего отталкивающего в моей слепой Луцилле. Ее несчастные тусклые глаза глядели как-то отрешенно, неподвижно, вот и все. Над ними, под ними, вокруг них, до самого края век, была красота, движение, жизнь, в них была смерть. Более прелестного существа, если исключить его несчастье, я никогда не видела. В ней не было других недостатков. Стройный стан, природная грациозность движений, голос чистый, веселый, располагающий к себе, улыбка, придававшая особую прелесть ее прекрасному рту, — все это уже пленило меня, прежде чем она подошла настолько, что я могла взять ее за руку.

— О, друг мой, — сказала я со свойственною мне пылкостью, — я так рада вас видеть!

Едва эти слова вырвались у меня, как я уже готова была язык себе отрезать за то, что так грубо напомнила о ее слепоте.

К моему утешению, эти слова не подействовали на нее так, как я ожидала.

— Позволите ли вы мне увидеть вас по-своему? — спросила она кротко, поднимая свою хорошенькую белую ручку. — Позволите ли вы мне прикоснуться к вашему лицу?

Я тотчас же села у окна. Нежные розовые кончики ее пальцев как будто покрыли все лицо мое в одно мгновенье. Три раза провела она рукой мне по лицу с видом глубочайшего внимания.

— Поговорите со мной еще, — сказала она, держа надо мною руку как бы в недоумении.

Я произнесла несколько слов. Она остановила меня поцелуем.

— Довольно! — воскликнула она радостно. — Голос ваш говорит ушам моим то же, что лицо ваше говорит моим пальцам. Я знаю, что полюблю вас. Войдите и посмотрите на комнаты, в которых мы будем жить с вами вместе.

Я встала. Она обняла меня, но вдруг отдернула руку и замахала пальцами словно от боли.

— Что такое, вы взволновались? — спросила я.

— Нет, нет. Какого цвета платье на вас?

— Темно-лилового.

— Так я и знала. Пожалуйста, не носите темных цветов. Я терпеть не могу ничего темного. Милая мадам Пратолунго, одевайтесь для меня всегда в светлые платья.

Она опять ласково обняла меня, но уже вокруг шеи, где рука ее легла на мой полотняный воротничок.

— Вы ведь переоденетесь к обеду, не правда ли? — шепнула она. — Позвольте мне разобрать ваши вещи и выбрать, вам платье по моему вкусу.

Теперь мне все стало ясно в отношении блестящего убранства коридора.

Мы вошли в комнаты. Ее спальня, моя спальня и общая комната между ними. Как я ожидала, так оно и оказалось: все в зеркалах, позолоте и веселых украшениях всякого рода. Комнаты более похожи были на жилища моей веселой родины, нежели на дома чопорной, бесцветной Англии. Одно только удивляло меня, что все это блестящее убранство имело целью доставить удовольствие слепой девушке. Опыт убедил меня, что слепые живут воображением и имеют свои причуды и странности, как и все мы.

Чтобы переменить мое темное лиловое платье, как желала Луцилла, нужно было доставить мои сундуки. Насколько мне было известно, Финчев мальчик препроводил мои пожитки вместе с пони в конюшню. Не успела Луцилла позвонить, чтоб осведомиться, как пожилая проводница моя, молча оставившая нас, пока мы разговаривали в коридоре, появилась с мальчиком и слугой, несущими мою поклажу. Они принесли также молодой хозяйке некоторые покупки, сделанные в городе, и в числе их завернутую в белую бумагу бутылку, как будто с лекарством, которая должна была играть известную роль в событиях этого дня.

— Это моя старая няня, — сказала Луцилла, представляя мне свою служанку. — Зилла все умеет делать, между прочим, и стряпать. Она училась в одном лондонском клубе. Вы должны полюбить Зиллу, мадам Пратолунго, ради меня. Сундуки ваши открыты?