Читать книгу "Песнь для Арбонны - Гай Гэвриэл Кей"

Они ехали по молодой траве почти прямо на север. Позади них береговая линия озера Дьерн повернула на восток и пропала из виду. Слева тянулись вдаль виноградники Уртэ. Впереди маячил лес. Аэлис хранила молчание, и мужчины в маске тоже не разговаривали. Когда они приблизились к соснам и бальзамину на опушке леса, Аэлис увидела хижину угольщика, стоящую у самой тропинки, заросшей травой. Дверь оказалась открытой. В утреннем свете никого не было видно, и не слышалось никаких звуков, кроме стука копыт их коней и птичьих криков.

Предводитель остановился. Он ни разу даже не взглянул на нее с тех пор, как они тронулись в путь, и сейчас не смотрел.

— Валери, — произнес он, оглядывая опушку леса с обеих сторон, — покарауль немного, но сначала найди Гарнота, он должен быть неподалеку, и пускай он промоет и перевяжет твое плечо. В ручье есть вода.

— В ручье обычно всегда есть вода, — низким голосом заметил раненый, неожиданно резко. Предводитель рассмеялся, и звук его смеха далеко разнесся в тишине.

— За эту рану тебе некого винить, кроме себя, — сказал он, — нечего вымещать на мне свои обиды. — Он спрыгнул с коня, потом впервые посмотрел на Аэлис. Знаком приказал ей спешиться. Она медленно подчинилась. Изысканно учтивым жестом, почти пародийным в данной обстановке, он указал на вход в хижину.

Аэлис огляделась. Они были совершенно одни, далеко от тех мест, где могли бы случайно появиться люди. Тот человек, Валери, под маской из меха серого волка, уже поворачивал коня, чтобы отправиться на поиски Гарнота, кем бы тот ни был. Возможно, угольщиком. Ее стрела все еще торчала из его плеча.

Она прошла вперед и вошла в хижину. Предводитель разбойников вошел следом и закрыл за собой дверь. Она захлопнулась, громко щелкнула задвижка. С обеих сторон в распахнутые окна дул ветер. Аэлис прошла на середину маленькой, скудно обставленной комнаты, отметив, что ее недавно подмели. Она обернулась.

Бертран де Талаир, младший сын, трубадур, снял маску сокола.

— Клянусь всеми святыми именами Риан, — произнес он, — я никогда в жизни не встречал женщины, подобной тебе. Аэлис, ты была великолепна.

С некоторым трудом ей удалось сохранить суровое выражение лица, несмотря на те чувства, которые охватили ее, когда она снова увидела его лицо, его памятную, быструю, как вспышка, улыбку. Она заставила себя хладнокровно посмотреть в его ясные голубые глаза, которые так ее волновали. Она же не девушка с кухни, не служанка с постоялого двора Тавернеля, чтобы млеть в его объятиях.

— Твой человек опасно ранен, — резко ответила она. — Я могла убить его. Я же специально послала Бретта предупредить, что выпущу стрелу, когда вы нас остановите, что ты должен приказать своим людям надеть кольчуги под одежду.

— Я им и сказал, — ответил Бертран де Талаир, слегка пожимая плечами. Он подошел к столу, снимая на ходу маску, и Аэлис с опозданием увидела, что для них приготовлено вино. С каждой минутой ей становилось все труднее, но она продолжала бороться с желанием улыбнуться ему в ответ или даже громко рассмеяться.

— Я им сказал, правда, — повторил Бертран, открывая бутылку вина. — Валери не захотел этого сделать. Он не любит доспехи. Говорит, они мешают ему двигаться. Из него никогда не получится настоящего корана, из моего кузена Валери. — Он покачал головой с притворным сожалением, затем снова через плечо взглянул на нее. — Зеленое тебе идет, как листва идет деревьям. Не могу поверить, что ты здесь, со мной.

Все-таки она улыбнулась. Но постаралась не отклониться от предмета разговора; ведь речь шла о важных вещах. Она легко могла убить этого человека, Валери.

— Но ты предпочел не объяснять ему, почему ему следует себя защитить, верно? Ты не сказал ему, что я собираюсь стрелять. Хотя и знал, что именно он будет стоять рядом с тобой.

Он без труда открыл бутылку. И широко улыбнулся ей.

— И верно, и неверно. Почему все де Барбентайны так умны? Это несправедливо. Знаешь, это создает всем нам, остальным, ужасные трудности. Я подумал, что это послужит ему уроком. Валери уже следовало понять, что он должен слушаться, когда я ему что-то предлагаю, а не спрашивать о причинах.

— Я могла его убить, — снова повторила Аэлис. Бертран наливал вино в два кубка. Из серебра и макиала, насколько она видела, они явно не принадлежали к запасу посуды этой хижины. Интересно, сколько заплатили угольщику. Каждый кубок стоил больше, чем этот человек мог заработать за всю свою жизнь. Бертран подошел к ней и протянул вино.

— Я доверился твоей меткости, — откровенно признался он. Простая коричневая куртка и штаны в обтяжку ему шли, подчеркивали его приобретенный на открытом воздухе загар и бронзовый цвет волос. Глаза у него были поистине необычайными; у большинства потомков рода Талаиров были такие глаза. Этот оттенок синего цвета разбил сердца многих мужчин и женщин в Арбонне и за ее пределами.

Она не протянула руку к предложенному кубку. Еще рано. Она — дочь Гибора де Барбентайна, графа Арбоннского, правителя этой страны.

— Ты доверил жизнь своего кузена меткости моей руки? — спросила она. — И свою собственную? Неоправданное доверие, наверняка. Я могла ранить тебя так же легко, как и его.

Выражение его лица изменилось.

— Ты меня действительно ранила, Аэлис. На празднике зимнего солнцестояния. Боюсь, эта рана останется со мной на всю жизнь. — В его голосе прозвучала мрачная нотка, резко контрастирующая с тем, что произошло раньше. — Ты и правда мною недовольна? Разве ты не знаешь, какой властью надо мной обладаешь? — Своими голубыми глазами он смотрел прямо в ее глаза простодушно, ясно, как ребенок. Эти слова и голос были бальзамом и музыкой для ее иссушенной души.

Аэлис взяла вино. При этом их пальцы соприкоснулись. Но он не сделал ей навстречу ни шага. Она отпила глоток вина, и он сделал то же самое, молча. Это было вино Талаира, разумеется, из семейных виноградников на восточном берегу озера.

В конце концов она улыбнулась, избавив его пока от дальнейшего допроса. Опустилась на одну из скамей, стоящих в хижине. Он сел на маленький деревянный табурет и наклонился вперед, к ней, держа кубок двумя руками в длинных пальцах музыканта. У дальней стены стояла кровать; Аэлис остро чувствовала ее присутствие с той минуты, как вошла в хижину, и еще понимала, что вряд ли угольщик завел себе настоящую кровать.

Уртэ де Мираваль теперь уже, должно быть, далеко, в своем любимом лесу, нахлестывает коней и собак в погоне за кабаном или оленем. Косые солнечные лучи падали на пол через восточное окно, заливали благословенным светом кровать. Она заметила, как взгляд Бертрана вслед за ее взглядом обратился к кровати. А потом он отвел взгляд.

И в это мгновение она осознала, сделала внезапное открытие, что он вовсе не так уверен в себе, как кажется. Что, возможно, правда то, что он только что сказал, о чем так часто пелось в песнях трубадуров: ей, знатной женщине, давно желанной, принадлежала истинная власть над его душой. «Даже песня озерных птиц…»