Читать книгу "Одиннадцатый цикл - Киан Н. Ардалан"

нашем мире две самые страшные чумы. Первая зовется гнилью и, не различая ни племен, ни сословий, заживо выедает зараженных изнутри. Эта хворь столь черна, будто стекла с ночного небосвода. Вторая чума – забвение. Преданный забвению бесследно вычеркнут из жизни и памяти – но откуда известно, что он был? Ответ прост: оставшуюся после него пустоту ни с чем не спутать.

– Из высшего учения школы для Праведниц

Не помню, когда колокол умолк. Я сидела на деревянном крыльце нашего дома и вытирала слезы. Мягкое место горело огнем. Вся семья зашла внутрь, а я отдалась в плен осенней прохладе, не вытерпев общего неловкого молчания.

Бдительное око Верховного Владыки, это величественное светило, вздымалось вдали над низинами, взгорьями и городами, за которыми раскинулся морской простор. Угрюмый серый мир обрастал оттенками посветлее.

Шмыгнув носом, я приобняла себя за плечи. Зябко. Унять бы дрожь…

За спиной раздались шаги, и знакомо скрипнула дверь. С момента отцовской порки я ни словом не удостоила родных. Рядом со мной на крыльцо присел Фредерик, нескладно подломив ноги-оглобли.

– Чего пришел? – буркнула я.

Он пожал плечами.

– Мама проведать велела. Она бы и сама пришла, да Том после сегодняшнего не в духе.

Лямки у него теперь были надеты как надо, вылинявшая белая рубаха заправлена в штаны.

– Зря ты, конечно, ляпнула.

– Спасибо.

Он улыбнулся. Не смог удержаться – как всегда.

– Как думаешь, это все правда?

– Что правда?

Я показала на сияющее солнце.

– Правда – это глаз Верховного Владыки?

– Тише ты! – испуганно шикнул брат.

– Что такого? Услышать он нас не услышит!

– Да не Владыку твоего я боюсь! – Фредерик оглянулся через плечо на незакрытую дверь, будто оттуда сейчас выскочит, как демон, взбешенный отец. Пронесло… однако теперь брат перешел на полушепот.

– В сказки, сестренка, я, может, и не верю, а вот что отец спустит с нас шкуру – еще как.

– Так, значит, не веришь в око?

– Верю, не верю – неважно. Важно, во что верит отец, и мне этого предостаточно. Лучше мотай на ус, да поскорее.

Он похлопал меня по коленке и встал.

Фредерик, конечно, прав. У меня перед глазами встало бешеное отцовское лицо, когда он завелся утром. Глаза не просто пылали огнем – в них был страх. Я всего раз видела его таким, застав как-то в хлеву среди коз. Он хлестал себя плетью, и между ударами я разобрала слова «забудь Семя» – их он повторял надсадным стоном. Кожаные плетки стегали его исполосованную спину, раз за разом мучительно впиваясь в плоть алеющими кончиками. Он как будто нарочно забивал ненавистное имя себе под кожу – так мне казалось.

В душе я жалела, что напомнила ему о забытом Семени. О том, кого не называют. Даже думать о нем грешно – но как можно не думать?

За спиной опять скрипнула дверь, и я обернулась. Теперь ко мне вышел Бен. Я насухо вытерла лицо и шмыгнула носом в последний раз.

– Досталось тебе из-за меня? – трогательно посочувствовал он.

– Нет-нет, ты что. Я сама ляпнула глупость. Ты не виноват.

Бен кивнул и оперся спиной о дверь. Он еще ласковее сказал:

– Отец велел тебе сходить за водой.

Что ж, раз велено, надо идти. Собравшись с духом, я заставила себя как можно теплее улыбнуться.

– Спасибо.

* * *

Солнце вернуло миру краски. Птицы с щебетом слетали с крон, передо мной пожужжали дружным дуэтом и устремились прочь стрекозы.

Путь к колодцу вел по косогору, где почти никто, кроме нас, не ходил. Мы жили на отшибе, в стороне от трактов. Над землей до сих пор висел запах позавчерашнего ночного дождя, и раскисшая тропа еще не успела высохнуть. Оставалось лишь подобрать заляпанный подол коричневого платья и шагать по грязи боком.

Я подняла глаза к солнцу. Вот бы отец сегодня отпустил погулять с друзьями – но как к нему подступиться? С извинениями или вообще улизнуть наудачу?

Хватятся меня нескоро: все самые изнурительные хлопоты по хозяйству обычно брал на себя Фредерик, любимый первенец, которому отец уделял почти все внимание, – даром что и в Бене тоже понемногу просыпался труженик. Я с досадой пнула с тропы несчастный камушек.

Как чудесно было, когда он не отсылал меня, выпоротую на коленке, за водой, а потчевал преданиями из Каселуды. Из отпрысков Верховного Владыки я больше всех любила Сэльсидон, на которую всей душой мечтала походить. Светоносная госпожа, первое Семя монаршей крови. Воительница, что вершит подвиги в блещущих доспехах, с мечом из чистого солнечного света в руке. Та, чьими стараниями впервые удалось оттеснить Хаар.

Поначалу отец умилялся при виде меня в плаще и с палкой вместо меча, но с годами мои причуды все больше его злили. «Знай свое место! Святых боготворят, им ревностно служат, а ты!..»

Дойдя до колодца, я поставила на кладку бадью и отогнала мух.

– Ну, Фредерик! – зло фыркнула я.

Веревка не лежала как надо, на кладке, а болталась в колодезном зеве. Не оставалось ничего, кроме как перегнуться за ней через край.

– Глядите все, я Фредерик! Папулечка во мне души не чает! – ерничала я, вытягиваясь все дальше. – Ну же, еще чуть-чуть!

Пальцы уже коснулись веревки…

И тут нога соскользнула по грязи.

Я перегнулась через кладку колодца навстречу бездне. Сердце замерло.

В последний миг я ухватилась за деревянную перекладину для веревки. Перед глазами все застлала чернота пропасти, в груди и в ушах мощно заколотилось. Мое пыхтение гулко отдавалось от стенок колодезной утробы.

И вдруг я поняла, что на меня оттуда смотрят.

Верно, чудится? Я прищурилась и, честное слово, в глуби мне блеснули зеленым изумрудные глаза, по три с каждой стороны, расположенные клиновидным узором.

– Далила! – послышалось сзади.

Вцепившись в веревку, я оглянулась. Ко мне по склону спешил Фредерик. Когда я вновь посмотрела вниз, изумрудных глаз уже как не бывало.

* * *

Отпрашиваться у отца к друзьям – задача не из приятных. Из раза в раз нужно напустить на себя сокрушенный, как можно более жалобный вид – жалобный, но ни в коем случае не жалкий – и в меру приправить его правдоподобными извинениями.

– Иди. Но к ужину – домой.

Сдержать облегченную улыбку было сродни подвигу. Я заторопилась из хлева, где отец кормил коз, но он вдруг подозвал меня:

– Далила.

Я подошла с опущенной головой и разгладила платье. Сама невинность!

Он испустил вздох. Знакомый вздох, который не давал забыть, что мой отец вообще-то достойный человек с любящим сердцем – чересчур