Читать книгу "Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Пьер Весперини"

музейный хранитель и т. д.) или любитель (врач, юрист, бизнесмен или просто интеллигентный горожанин). Внутри него всегда живет – хотя чаще всего он сам того не знает – клирик, от которого можно освободиться, лишь осознав его присутствие. Я еще вернусь к этой теме.

Ортодоксия легла в основу угнетения, которое, как и притеснение женщин, достигло беспрецедентных масштабов, – под ударом оказались все, кто выделялся из общей массы и угрожал догматической однородности общества: евреи, мусульмане, «еретики», а также прокаженные, «содомиты», «ведьмы» и «колдуны»{52}. Так был изобретен внутренний враг{53}.

Это явление стало особенно заметным начиная с XIII–XIV веков и сопровождалось усилением давления на женщин. По мнению большинства историков, в этот период произошел переход от относительно открытого общества, где, например, евреи и мусульмане жили более или менее мирно в христианских городах{54}, к обществу, которое становилось все более закрытым и нетерпимым{55}. Существуют различные взгляды на причины этих изменений. Но, по-видимому, с этим процессом было тесно связано укрепление государства во Франции, Англии, Испании и Италии (речь идет о папской монархии). Создается впечатление, что рождение современных государств было невозможно без выявления и преследования меньшинств, «которые думают не как мы», усилиями целого административного, судебного и полицейского аппарата, существующего по сей день{56}.

Очевидно, что ключевую роль в этом сыграла церковь, создав инквизицию. Инквизиторы очень четко определяли свою цель. Они преследовали ересь, то есть гетеродоксию{57}. Поэтому они могли привлечь к суду «любого, кто сомневается в вере»{58} (напомним, что сомнение было еретическим занятием), но не могли судить, например, тех, кто взывал к дьяволу, варя приворотное зелье: в последнем случае о ереси речи не было, поскольку дьявола вызывали, «чтобы он делал именно то, что всегда делает, то есть искушал»{59}. Инквизиторы строго следили за тем, чтобы отделять те случаи, когда дьявола вызывали, поклоняясь ему (это ересь), от тех, когда дьяволу приказывали выполнять задания, входящие в его компетенцию («узнавать будущее, воскрешать мертвых, продлевать жизнь, склонять кого-либо ко греху и т. д.»){60}.

Однако церковь не обладала монополией на преследование еретиков (или тех, кто считался таковыми). Об этом свидетельствует начавшаяся в XV веке охота на ведьм, которую вела не столько церковь, сколько государственная власть (притом что государства постепенно становились все более светскими). Ярким примером этого можно считать Жана Бодена – теоретика современного государства, жившего в конце XVI века, который был гетеродоксальным христианином (если вообще был христианином) и при этом активно занимался преследованием ведьм{61}.

Таким образом, европейская культура, с самого ее рождения и до эпохи промышленных революций, предстает перед нами как культура экклезиальная, в том смысле, что основные убеждения, регулирующие социальную жизнь, определялись и контролировались церковью. Это и вера в превосходство загробной жизни над земной, которая легла в основу управления душами через страх, и вера в подчиненность тела душе, на которую опиралось беспрецедентное для того времени принижение женщин, и вера в безусловную необходимость ортодоксии, с помощью которой обосновывали преследования меньшинств, регулярно становившихся жертвами как внесудебных расправ, так и государственных репрессий{62}.

Капиталистический поворот

Капитализм представляет собой второй по значимости пласт в истории европейской культуры-цивилизации после христианизации античного мира. Возможно, кому-то покажется неожиданным, что следом за «религиозным» пластом я предлагаю рассмотреть «экономический». Но обе эти категории в некотором смысле анахроничны. Провести различие между религиозной, экономической и политической сферами жизни в западных обществах мы можем только начиная с XVIII века{63}. Экклезиальный характер европейской культуры-цивилизации объединяет религию, экономику и политику, неотделимые друг от друга. То же самое можно сказать и о капитализме. Это не просто экономическая система. Как и христианство, капитализм представляет собой целостное мировоззрение, включающее в себя также религиозные и политические элементы (как показал Макс Вебер{64}).

Сводить капитализм к экономическому проекту даже сегодня, не замечая, что он подразумевает также и проект политический, значит не только позволить себе попасть в ловушку категорий мышления, разделяющих то, что следует рассматривать как взаимосвязанные явления. Это также означает веру в миф о политически нейтральном капитализме, который-де представляет собой просто перевод «человеческой природы» на язык экономики{65}.

Именно в рамках этого второго пласта европейской культуры-цивилизации развернулось завоевание мира Европой с XV–XVI веков. Когда инка Уайна Капак спросил у первого испанца, прибывшего в Перу, чем тот питается, испанец ответил, что ест золото и серебро{66}. В этой истории, которую включил в свою хронику ученый из народа кечуа Фелипе Гуаман Пома де Айяла, словно в капле воды, отразилось завоевание мира Европой.

Маркс, выдающийся историк{67}, высказался об этом кратко и точно:

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы составляют главные моменты первоначального накопления»[6]{68}.

Высказывания Маркса, кстати, не вызывали никаких споров в его время. Первый историк «индейских войн» в Калифорнии радостно сообщал читателям, что «через несколько лет мы увидим исчезновение тех индейцев, которые когда-то бродили по лесам и горам округа Дель-Норте в огромном количестве и которые могли хвастливо называть себя “царями великого простора”[7]{69}. Убегая от наступающей цивилизации, подобно разлетающейся под ветром соломе, они быстро уменьшались в числе, так что нынешние остатки первых племен способны лишь отойти ко сну вместе с заходящим солнцем их угасающего могущества»{70}. Но что он считал инструментом этого «прогресса»? «Мощное оружие капитала»{71}.

Радж Пател и Джейсон Мур блестяще продемонстрировали, что с тех пор капитализм всегда развивался за счет экспериментов, которые проводил на границах своего распространения, прежде чем импортировать эти идеи в Европу. Раньше такими пограничными регионами были Новый Свет, Африка, Австралия, теперь речь идет о космосе. Еще Маркс замечал, что «для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента неприкрытое рабство в Новом Свете»[8]{72}.

Завоевание мира сопровождалось порабощением миллионов мужчин, женщин и детей. Институт рабства был не нов, но ему впервые потребовалось оправдание. Этим занялись папы и их клирики. Уже во время крестовых походов ученые богословы постановили, что пленных мусульман разрешено продавать в рабство, поскольку они враждебны христианству{73}. А что насчет тех народов, с которыми, например, столкнулись португальцы в Африке? Сложно считать врагами христианства людей, которые никогда о нем не слышали. Король Португалии написал папе римскому, а тот дал исчерпывающий ответ: африканцы – язычники, а значит, враги Христа.

«Справедливо желая, чтобы все, что касается целостности и распространения веры, за которую Христос, Бог наш, пролил свою кровь, процветало в добродетельных душах верующих ‹…›, мы настоящим даруем вам нашей апостольской властью полное и неограниченное разрешение вторгаться [в другие края], искать, захватывать и покорять сарацин, язычников и всех прочих неверных и врагов Христа, где бы они ни находились ‹…›, и обращать их в вечное рабство»{74}.

За этим обоснованием последовали и другие, сначала теологические, подобные процитированному выше, а позже, с изобретением понятия расы и разработкой теории расового неравенства, – «научные»{75}. Вот так Европа в течение пяти веков правила миром, навязав ему свой порядок: женоненавистнический патриархат, рабство и расизм, произвол колониалистов, религиозную нетерпимость и подавление мысли, уничтожение окружающей среды ради экономической эксплуатации{76}.

Несправедливый порядок и культура отмены

Этот порядок – если можно так называть откровенное и неприкрытое утверждение несправедливости посредством технологического превосходства – сопровождало создание историографии, носящей совершенно сакральный характер, которая