Читать книгу "Твое имя - Эстер И"

по экрану. Каждый комментарий исчезал после появления следующего, обычно на другом языке. Один фанат-веган просмотрел меню кафе и теперь составлял список всех представленных в нем животных, чтобы полюбить Муна «без иллюзий». Однако мне показалось, что если бы Мун пожевал этого фаната, как тех животных из меню, то доставил бы ему массу удовольствия.

Я слышала, как под Муном шуршит простыня при малейшем движении его тела. Но он не мог слышать тысячу шуршащих простыней его поклонников по всему миру.

Я пыталась представить, что больше никого нет, что мы с Муном парим одни в этом виртуальном пространстве. Но это быстро утомило меня, особенно когда я поймала себя на мысли, следует ли мне держать рот открытым или закрытым. Дело в том, что он не мог меня видеть. Даже возможность выглядеть перед ним тупицей казалась мне невозможной привилегией.

Мун громко рассмеялся. Он слегка прикрыл один глаз. Он был единственным человеком, которого я знала, кто мог так искренне подмигивать.

– Вы не спите всю ночь, беспокоясь о том, достаточно ли я ем.

Он был прав.

– Когда мой живот исчезает, вы скучаете по нему. Но когда он появляется снова, вы скучаете по тому, как раньше торчали мои ребра. Так чего же вы на самом деле хотите?

Его вопрос был абсолютно верным.

Я энергично застучала по экрану телефона:

– Я очень надеюсь, что ты периодически пропускаешь приемы пищи. Когда ты становишься худее, твоя душа становится заметнее, она практически у тебя под кожей. Ты становишься чистым потоком энергии, словно пламя факела. Но продюсеру лучше не сажать вас на диету. Это было бы отвратительно самонадеянно. Тебе виднее, как изнурять себя. Никто не может заниматься подобным, кроме тебя самого.

Я достигла максимального количества символов, нажала «Отправить» и смотрела, как мой текст исчезает в потоке гораздо более содержательных сообщений.

– Так много английского, – рассмеялся Мун. – Мне нужно воспользоваться переводчиком. – Он повозился со своим телефоном и прищурился. – Судя по тому, что я вижу, вы либо поэты, либо идиоты. А здесь? Это даже не перевод. Это просто корейское начертание английских слов. Должно быть, у этих английских слов нет аналогов в корейском. Боже мой. Что это за непостижимую вещь вы хотите мне сказать?

Мун тихо застонал. Чувствуя, что он скоро отключится, я умоляла его опустить телефон, чтобы почувствовать его лицо еще ближе к своему. Он застыл, будто встретившись со мной взглядом, и послушно улыбнулся, а мне захотелось раствориться в бархатной тьме его улыбки. Затем все видео расплылось.

Его левый глаз заполнил весь экран. Он был широко раскрыт и напряжен. Я поняла, что Мун больше не улыбается. У меня было странное чувство, будто он всегда был здесь, в моей постели, хоть и находился за тысячу километров отсюда, в Дубае. Этот глаз всегда прятался среди усталых складок моих простыней, всегда пристально следил за моей маленькой жизнью, прятался даже за темной стеной у моей кровати по ночам. Я придвинулась ближе. С той стороны экрана находился весь остальной Мун, его шея, все его тело. Мы смотрели друг на друга, не двигаясь и не произнося ни слова. Я знала, что лучше не думать, что он прочитал мою просьбу, а тем более решил покориться ей. Но это не имело никакого значения. Мне не нужна была безумная удача, чтобы остаться с ним наедине.

Я мысленно обвила руками его шею и крепко прижала к себе телефон, отгораживая нас от окружающего мира. В моей комнате было тепло от обогревателя, а свет – приглушен. Изображение было настолько размытым, что я не могла сказать, где заканчивалась коричневая радужка и начинался черный зрачок. Меня гипнотизировала абсолютная тьма его глаз. Но чем больше я в нее всматривалась, тем больше цвета я видела. Вдруг глаз отделился от Муна, став отвратительным иероглифом.

– Простите меня, – сказал он. – Но у меня так устала рука. – Его глаз закрылся; экран потемнел. Простыни подо мной внезапно похолодели. Мун продолжил. – Я очень устал. В моем желудке верблюжье мясо, но в голове… там ничего нет.

Затем он отключился. Он так надрывно произнес: «Там ничего нет». Я сделала часовое аудио из одной этой фразы. Мне хотелось снова и снова переслушивать этот невероятно милый момент.

– Там ничего нет, – снова прозвучал его голос на повторе, достаточно громко, чтобы мой динамик задрожал. Вавра сердито забарабанила в мою дверь. Я сжала кулаки и прикусила язык.

Но, учитывая все, что я чувствовала в тот момент, мне хотелось сделать больше. Я оглядела свою комнату и взяла со стола книгу. «Там ничего нет, – сказал Мун. – Там ничего нет». Я швырнула книгу на пол. Мое сердце смягчилось, когда я увидела, как она терпеливо лежит, прислонившись к стене, тихо приходя в себя. Поэтому я встала на колени и открыла первую страницу, пообещав читать внимательно. Но слова текли мимо, не производя на меня никакого впечатления.

Все, что мне было нужно, – одно единственное предложение, в котором я увижу истину. Но я переворачивала страницу за страницей, все быстрее и быстрее. Мои руки были в порезах, как будто я схватилась за пасть бешеной собаки.

2. Все доступное человеку

Мастерсон и его соседи по квартире устраивали вечеринку, где все говорили на немецком. Я могла уловить суть разговоров в общих чертах. К тому моменту, когда мне было что сказать и я знала, как сказать это по-немецки, разговор перескакивал на совершенно новую тему. Например, друг Мастерсона сказал:

– Каждый рождается с добрым сердцем. Я ненавижу не своих врагов, а общество, которое сделало их такими.

После чего я произнесла:

– Мне нравится все плохое, что когда-либо случалось со мной.

Устав от разговоров, я села в кресло и принялась следить за перемещениями каждого гостя по комнате. Всем присутствующим было около тридцати, они заканчивали высшие учебные заведения в области гуманитарных или социальных наук и имели параллельные проекты в области искусства или политики. Они балансировали между непоколебимой силой своего профессионализма и несколькими тщетными способами эту силу отрицать. Эти люди нуждались в своих «правильных» развлечениях, которые как бы невзначай поддерживали их карьерный рост, – пока равновесие не нарушалось, к большому их тайному облегчению. Затем они немного падали духом, что, конечно, сопровождалось случайными удовольствиями.

По комнате перемещались все, кроме Мастерсона. Все постоянно подходили к нему. Он сидел на подоконнике справа от меня в дальнем конце комнаты, зажав сигарету двумя костлявыми пальцами, вытянув ноги и натянув мыски ступней на себя. Он терпеливо