Читать книгу "Этот русский рок-н-ролл - Александр Рыжков / Тарантино"

беда. Кича всё же...

Так продолжалось почти три года. Парней периодически вынимали на допросы и следственные действия. Некоторых даже стали возить в суд. Меня же система игнорировала полностью. Эдмон Дантес, версия 2.0. Какая-то смутная тревога легла камнем в индейской груди... А ведь тогда я и представить не мог, что давно оформлен в рапортах пропавшим без вести!

Привычный уклад хаты 15/10 сдетонировал вместе с фугасом кафе «Сепар». Как и в случае с подрывом лифта в октябре шестнадцатого года, кича всё узнала раньше всех. Кто, кого, где и за что. Судорожная волна конвульсий накрыла вертикаль системы. На севере началась рокировка смотрящих.

А потом явился он. «Скот». Самый. Конченый. Обитатель. Тюрьмы. Большой и рыхлый, как мешок прелого силоса, этот надзиратель получил своё погоняло неспроста. Даже ВОХРа старалась держаться от него подальше. Барин берег его для особых случаев.

Сделав несколько шагов по камере, Скот остановился, и, направив на меня свой волосатый палец, процедил что-то о следственных действиях и о том, что прокурорский следак будет ждать нас прямо на месте. Короче, чтобы через час я был готов, без вещей на выход. Сказал и ушёл. Дверь за Скотом промычала, выдохнула грохотом, и в хате повисла тишина. Пацаны молчали.

Денёк выдался волшебным. Осеннее солнце пригревало по-особенному уютно. Я сидел возле окна, прижавшись бровью к закрытому стеклу и смотрел на город: на проплывающие улицы, такие родные... и людей, идущих по ним, тоже, почти родных. Я три года вас не видел! Три года...

Скот рулил молча. Надевая браслеты, он ободрал мне правое запястье, и теперь оно саднило. Одно слово, скот! Куйбышева, Панфилова, та-ак, развилка... Неужели везёт на Дурную, на кладбище? Нет, не повернул. Югославская. Проехав Азотный, машина осторожно переползла на разбитую дорогу и совсем скоро оказалась посреди постапокалиптической промзоны.

Бах! Где-то рядом выстрелила САУ. Звук был настолько сильным и неожиданным, что мы рефлекторно припали лбами к торпеде.

- Мне нужно отлить, - Скот выключил двигатель. - Пойдешь со мной.

Я хотел пошутить, что, мол, приличные дончане отливают у заднего колеса, а не шляются где ни попадя, в поисках растяжки, но, встретившись с его оловянным взглядом, передумал.

Спотыкаясь в кирпичной крошке отяжелевшими от дрожи ногами, я, шагая впереди, все ждал щелчка предохранителя за ухом. Украдкой озираясь по сторонам, искал спасения. Рвануть было некуда.

- Стоять! - буркнул сзади Скот и зашумел связкой ключей.

Я замер, не поворачиваясь, ожидая чего угодно. Браслет на моём левом запястье расстегнулся и обнял вертикальную, крепкую трубу, торчавшую из земли метров на шесть.

- Одной рукой справишься, - и зашагал в сторону машины. - Телефон забыл.

Робкая надежда на спасение улетучилась, когда я увидел, что этот гоблин достаёт большую биту из багажника. Всё. Будет баранить.

То, что произошло дальше, ничем иным, как вмешательством Неба, объяснить было нельзя. Воя, словно мины, на излёте навесной траектории, из низкого облака вылетел пакет вражеского, контрбатарейного «града». И накрыл дорогу, превратив машину и Скота в пыль.

Через три минуты, отхрипев и отлежавшись, я полез на трубу, ещё горячую и ставшую вдвое ниже под роем осколков, чтобы снять кольцо браслета.

Индеец ковылял прочь от места прилёта, избегая ненужных встреч. Он шёл к себе домой. Полдень, а нужно пересечь Азотный, Центр и ещё пропетлять. И не нарваться на патруль, видок ещё тот... Что делать? Упасть в лежку до комендантского, или внаглую сейчас? А ещё вонь... Хуже вокзального бомжа. Его штаны пропитал запах креозота, кожу - пироксилина, а душу - горечь опасных вопросов. Где источник блядства? Что значит быть русским? И кто больше русский? Узкоглазый Петюня, половинивший свою пайку с Индейцем, или Скот, родившийся в Рязани и готовый по воле барина зажмурить кого угодно?

Контуженный мозг сблевал ненужную боль и выдал концентрат.

Не ищи, по крови, русского. Найдешь русского - по духу.

Кризис менеджер

Ночевал индеец на кладбище.

Вчера решил не рисковать и отправился домой только с наступлением темноты. Поздний звонок в дверь отцовской квартиры закончился скандалом. Там уже три года хозяйничали посторонние люди. Соседи, сначала любопытные, шарахнулись от старого жильца, как от прокаженного. А новые владельцы, сотрясая документами, вызвали полицию. И он ушел.

Отца похоронили на семейном участке, рядом с могилой матери. Даже при лунном свете было видно, что со дня похорон здесь ни к чему не прикоснулись. Лечь пришлось прямо на скамейке, сбитой руками лаборанта незадолго до войны...

Теперь всё, что было до, уже не имело никакого значения. Не хватало сил даже на голод, жажду и тоску. Усталость давила вниз, и он забылся под осенним небом глубоким, почти летаргическим сном.

Так, не ворочаясь, пролежал до утра, словно мертвецки пьяный человек. Пугливые синицы, ожившие с первыми лучами, и те совершенно не боялись неподвижного тела.

- Ну... Ну!... Сопли не распускать! - голос отца звучал так отчётливо, словно из девяностых, когда ещё жили в нём ирония и напор. - Гараж!... Гараж!!!... Рота подъём!

Пробуждение вышло неожиданным, едва не свалив затёкшее тело с узкой скамейки. Но кто-то выдохнул тёплым в лицо, веки Индейца дрогнули, он сел и стал щурить по сторонам воспалённые глаза. Ни души. Только рассохшийся крест. Солнце вставало за крестом.

- А красиво, в контровом свете... - неожиданно вслух прошептали его губы, обращаясь то ли к кресту, то ли к кому-то ещё. Три слова подряд без запинки, ни разу не заикнувшись. Надо же, добрый знак... Хотел, было, повторить ещё раз, но не рискнул. И того довольно. Отличный знак!

Прогулка с пользой заменила разминку. Осматривая могилы, нашёл ржавую лопату с колотым черенком и размокшую метлу. То, что нужно! Теперь он пойдёт через город не бродягой, такие всегда подозрительны. Закинув на плечо метлу и лопату, он станет шнырём. Пусть грязный, но с метлою. Значит метёт. А значит - при деле!

Так и случилось. Дорога от Щегловки до ДМЗ заняла