Читать книгу "Мерперт Н.Я. Из прошлого: далекого и близкого. Мемуары археолога - Николай Яковлевич Мерперт"

Александр Пирогов, Иван Козловский).

Достаточно рано, в 1928 году, познакомили меня и с драматическим театром, но пока еще вне исторического контекста: тогда существовала негласная традиция в московских семьях, прежде всего, знакомить детей с несравненной «Синей птицей» во МХАТе, далее, уже с ее благословения, пускать в вольное плавание по бесконечно многообразным путям великого русского театра. И вторым моим спектаклем стал в том же году традиционный «Недоросль» в самом любимом моем до нынешних дней Малом театре. А вот дальше — прямое возвращение к истории: в начале 30-х годов «Царь Федор Иоаннович» (с великим Москвиным) во МХАТе и «Дон Карлос» (с великим Садовским) в Малом.

Арбатская площадь (вид на Гоголевский бульвар ). Сретенские ворота

Арбатская площадь и начало Гоголевского (Пречистенского ) бульвара

Переулок Сивцев Вражек

Говорить о прочих овеянных историей спектаклях нет смысла. Настоящий театр формирует человека до конца его дней. Своей же задачей я видел упоминание многообразия тех импульсов, которые привели меня вначале к увлечению историей рода человеческого, а далее — к стремлению самому участвовать в свершениях на том бесконечно далеком, многоликом, а часто и тернистом пути, который ведет к ее постижению.

Отлично понимаю, что импульсов таких «тьмы и тьмы и тьмы» и что они глубоко субъективны. Осознаю, что нельзя объять необъятное, поэтому к приведенным выше обрывкам далеких воспоминаний добавлю только один эпизод.

Я отмечал уже, что в нашем доме жил превосходный русский художник Николай Павлович Ульянов. Был он уже пожилым человеком, обычно они с женой сидели на раскладных стульчиках у подъезда нашего, останавливали детей и беседовали с ними. Меня они знали хорошо: я был ближайшим соседом, отец с матерью бывали у них и иногда брали меня с собой посмотреть их работы. Прежде всего, это были эскизы к блестящей Пушкиниане — легкие и предельно выразительные черно-белые рисунки: «Пушкин в лицее», «Пушкин с женой перед зеркалом» и др., — но однажды они показали мне («ценителю» было лет шесть) совершенно иную серию. Это были многокрасочные, сотворенные с неповторимым изяществом рисунки к сказкам Шахерезады, причем текст был выполнен от руки и в красках. Дома мне читали, а я с упоением слушал. Сам читать еще не умел. Но это резко расширило мои «исторические познания» и впервые познакомило с иной великой культурой, близко соприкасаться с которой мне суждено было несколько десятилетий взрослой жизни. Что же касается русской культуры, и прежде всего духовной, то само общение с этими замечательными людьми оставило глубокий след в моей памяти (без скидок на возраст). Тем более что я имел счастье видеть однажды у Ульяновых навестившего их великого русского художника Михаила Васильевича Нестерова, глубокая духовность которого, исходящая из природы русского мировосприятия («Видение отроку Варфоломею», «На Руси», «Пустынник»), всегда представлялась мне одним из определяющих, стержневых выражений нашей культуры. Жил Михаил Васильевич совсем близко, в Сивцевом Вражке, знаменитом переулке, выходившем к Пречистенскому бульвару. Прямо на пересечении с ним — дом Н.В. Гоголя, пойдешь вправо — храм Христа Спасителя, пойдешь влево — Арбатская площадь и превосходный памятник Н.В. Гоголю — одно из лучших творений замечательного скульптура Н.А. Андреева. Он был сменен в 1952 году бездарным произведением Н.В. Томского, хотя, к счастью, сохранен во дворе также связанного с Н.В. Гоголем дома в начале Никитского бульвара.

Памятник Н.В. Гоголю в начале Никитского бульвара, скульптор Н.А. Андреева

Здесь что ни шаг — все история: то торжественная, то прискорбная, а то и трагическая. И — повторю еще раз — самые различные импульсы возбуждали уже в раннем детском сознании интерес к ней, мысли о ней, увлеченность ею. Так подготавливалась отмеченная выше почва перехода от интуитивного к осознаваемому.

II. Медведниковская гимназия

В 1902 году в Староконюшенном переулке была открыта девятая частная классическая гимназия, сразу же получившая наименование Медведниковской. История ее, насколько я помню, такова. Купцу I гильдии Медведникову принадлежал в переулке большой участок с облицованным мрамором особняком и свободной площадкой (или аркой? — здесь точных сведений у меня нет). Его сын-гимназист трагически погиб, утонув в Москве-реке. Отец не перенес утраты и завещал жене построить в память о сыне гимназию, какой еще не знает Европа, равно совершенную и в организационном, и в учебном, и в научном, и в социальном, и в эстетическом аспектах. Жена выполнила это фактически завещание с удивительной тщательностью. Гимназия поражала, прежде всего, москвичей. Много ходило историй о ее постройке. В 1920-е годы их еще помнили. Говорили об объединении капиталов Медведниковой и ее сестры и даже о просьбе к императору заложить первый камень постройки. Слухи есть слухи, и фантазии есть фантазии, хотя направленность их мне импонирует, а результат этой направленности в значительной мере ей соответствует. Было здесь одно решительное ее подкрепление — большая, посвященная гимназии книга, изданная еще до I Мировой войны, великолепно иллюстрированная и четко документированная (вплоть до списков учащихся, учителей, спонсоров и пр.). Книгу я имел возможность рассматривать в конце 30-х годов (принадлежала она одному из выпускников в 1920-х годах). И больше достать ее не мог ни в Москве, ни в Париже, где, если память мне не изменяет, она была издана на русском языке. В ней гимназия представлена в первозданном виде. Это действительно подлинное чудо: широкие мраморные лестницы с шестиугольными площадками на этажах, содержащими витрины с палеонтологическими экспонатами; огромный, украшенный лепниной актовый зал с эстрадой, высота которого превышала 10 м; над ним — второй такой же зал (не столь высокий), большие классы, часть их были аудиторного типа со ступенчатым расположением столов и примыкавшими лабораторными пристройками; физкультурный зал с прекрасным оборудованием в мансарде под крышей, долгое время остававшийся лучшим в Москве. В постройку включены были вспомогательные помещения (флигель) и особняк самих Медведниковых.

В 1930 году я поступил в эту гимназию, получившую, естественно, новое наименование — 9-я школа (район тоже сменил название — Хамовнический, потом Киевский), позднее же — 59-ая имени Н.В. Гоголя. В этой связи хотел бы заметить,