Читать книгу "Николай I Освободитель. Книга 6 - Андрей Николаевич Савинков"

всю экономическую выгоду от развития инфраструктуры.

Что же касается хлебного экспорта, то с подключением к железнодорожной сети черноземных губерний — у меня на столе уже лежало прошение включить в план развития ж/д сети ветки Тула-Липецк-Воронеж на 1835–1836 годы — он вырос буквально скачкообразно.

В 1832 году мы с запасом перекрыли прошлый рекорд, поставленный в 1817 году на фоне голода в Европе, когда из России было вывезено около 40 миллионов пудов хлеба. К концу 30-х, когда железка с одной стороны покроет большую часть черноземных губерний, а с другой — выйдет к таким портам как Одесса и Таганрог на юге, и Мемель с Ригой на севере, этот показатель должен был по нашим прикидкам вырасти еще раза в полтора. Или даже два.

В общем, вынужденный мораторий на вывоз зерновых из нескольких южных губерний больно ударил по общеимперскому бюджету. Хоть зерно и не было единственным российским экспортным товаром, оно все равно занимало достаточно существенную долю поступлений в казну, чтобы на него нельзя было просто так махнуть рукой.

Кроме того пришлось срочно организовывать подвоз зерна из государственных запасов, созданных еще в ожидании неурожая 1816–1817 годов и с тех пор регулярно пополнявшихся каждую осень. Проблема тут опять же была не в отсутствии зерна как такового, а в отсутствии возможности у отдельных крестьянских семейств его покупать. Большинство хозяйств только-только начали вставать на ноги после реформы 1829 года и просто не имели «жирка», чтобы пересидеть плохие времена. Пришлось выдумывать механизм хлебных ссуд и общественно-полезных работ, чтобы самые нуждающиеся не начали умирать с голодухи. Впрочем в этот раз до такого не дошло, не настолько все было плохо, хоть яровые погибли почти полностью, озимые успели дать какой-то урожай и прям совсем уж голод-голод нам не грозил.

Второй неприятностью стала ранняя и холодная зима, из-за прихода которой было сорвано окончание сезона перевозок по Волге и Каме. Реки в итоге встали на две недели раньше обычного срока, и в Перми застрял не вывезенный оттуда уголь, металл, произведенное за Уралом кое-какое избыточное продовольствие и приехавшие по железной дороге китайские товары.

Ну а 16 декабря стал первым в истории Санкт-Петербургской биржи «черным» вторником. Звоночки-то были и раньше, но ослепленные жаждой спекулятивной наживы биржевики естественно их полностью проигнорировали. Впрочем, тут вообще ничего странного нет, эта публика она что в 21 веке, что в 19, ничем, по большому счету, на отличается.

Началось все с того, что один из достаточно крупных, открывшихся еще в первой волне после реформы 1828 года Северный Промышленный Банк просрочил выплаты по своим краткосрочным облигациям. Несмотря на попытки руководства учреждения сдержать волну паники и быстро перекредитоваться, дабы закрыть «короткий кассовый разрыв» — ну во всяком случае они пытались представить ситуацию именно таким образом — вкладчики массово бросились снимать деньги со счетов, а акции банка упали в цене на 30% буквально за один день. И упали бы больше, если бы руководство столичной биржи волевым решением не закрыло торги по данной позиции.

Вторым ударом по бирже стал провал первичного размещения акций Варшавско-Львовской частной железной дороги, общество по сооружению и эксплуатации которой получило концессию лишь месяцем ранее. Еще полгода назад подобные события вызывали на бирже массовый ажиотаж, а премия в первый же день попадания акций на торги порой доходила до 40–45%. В начале же декабря «Львовяне» не смогли выручить за свои ценные бумаги даже номинал. Торги открылись на 98-ми копейках с рубля, а уже к концу следующего дня цена съехала до 92-х копеек.

В такой ситуации планируемое на следующий день размещение 4 миллионного выигрышного облигационного займа Московско-Виленской железной дороги было и вовсе отменено от греха подальше, что было воспринято рынком как сигнал к началу паники.

Из-за всего вышеописанного торги в пятницу 12 декабря закрыли досрочно, дабы не раскручивать маховик упаднических настроений. 15 декабря после отдыха в выходные дни общее биржевое настроение, казалось, немного стабилизировалось, чему способствовала небольшая государственная интервенция, направленная на «поддержание штанов». Но уже во вторник начиная с самого открытия котировки полетели вниз лавинообразно.

Причем хуже всего себя в этот день показали акции банков, пароходств и железных дорог — все то, что два года перед этим показывало просто поражающий воображение современников рост. Спекулянты, опьянённые легкими деньгами, раскручивали финансовый пузырь, который в итоге закономерно лопнул. К счастью мы — я, как самый богатый частный предприниматель империи, и я, как император, — были к такой ситуации готовы. В конце концов, ситуация при которой во время кризиса богатые становятся еще богаче, а бедные еще беднее, она не в 21 веке появилась. Тут в середине 19, все было абсолютно точно так же.

В общем, пришло время доставать дальнюю кубышку и затариваться ценными бумагами по дну рынка.

— К вам Канкрин, с помощниками, — заглянул в кабинет Муравьев.

— Зови, — я кивнул и добавил, — принеси сразу мне чай, а Канкрину, как обычно кофе. Черный не сладкий.

— Да я помню, Николай Павлович, — с небольшой ноткой обиды в голосе кивнул незаменимый помощник. Как он все успевает — не только исполнять роль секретаря и помощника при императоре по 16 часов в день, но еще и руководить канцелярией и присматривать за полуофициальной командой личных порученцев — я понять так и не смог. Магия натуральная, не иначе.

— Добрый вечер, Егор Францевич, — я поднялся из-за стола, чтобы поприветствовать министра финансов. Тот с улыбкой пожал руку и без предисловий принялся выкладывать бумаги из пузатого кожаного саквояжа, которые ему передал один из молчаливых помощников. — Как настроение?

— Паршиво, ваше императорское величество, — министр пожал плечами. — Я уже слишком стар, чтобы переквалифицироваться в пожарные.

— Ха! Еще скажите, что данная ситуация стала для вас сюрпризом. Никогда не стоит недооценивать степень человеческой алчности.

— Давайте не будем трогать метафизические моменты, — поморщился министр. Ему только парой недель ранее исполнилось 59, и приближение юбилея делало Егора Францевича несколько более ворчливым нежели обычно.

— Не скажите, — я ухмыльнулся, бросая короткие взгляды на «мальчиков» Канкрина, которые явно были непривычны к тому, что с императором можно вот так запросто перебрасываться колкостями. —