Читать книгу "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

придя в армию с удостоверением невоенного пилота, выучился управлять именно этим совершеннейшим супербомбардировщиком».

… Тесно и душно вдруг в холодноватой на стратосферной высоте кабине. Что-то путается в голове, в сознании. Я словно раздваиваиваюсь. Продолжая лететь в бомбардировщике и с изумлением вглядываясь в самолётные часы, секундная стрелка которых принимается вращаться в обратную сторону, я ощущаю себя в совершенно ином мире:

— Штурман, наше место? — Я хочу знать, над какой географической точкой земной поверхности проходит мой самолёт, но не узнаю своего голоса. Он отделился от меня. Теперь мне кажется, я в кабине один. Узко и тесно. Мягко опустился фонарь кабины, разом отделяя меня от остального мира, и от этого чуть подзаложило уши, но внутри ещё держится аэродромная удушливая сладковатая вонь авиационного керосина, сгоревшего в ракетных двигателях соседних аэрокосмических МиГов. От давным-давно привычного, но неожиданного в кабине «крепости» запаха я слепну. Я ничего не вижу вокруг себя при поднятом светофильтре!

Мне никто не отвечает. Даже немыслимо яркие белые и голубые звёзды молчат. Я знаю, что они где-то вокруг есть, но не вижу и не слышу их. Я совсем один в бескрайней и пока беззвёздной чёрной пустоте, которая начинается, как видят единичные избранные, очень высоко над землёй, намного выше верхних границ стратосферы и дневного синего света…

…Но я дисциплинированно возвращаюсь оттуда, из дивной наднебесной высоты:

— Верю в себя, верю в мой «Суперфортресс»…

Шепчу под кислородной маской: «Вот ещё молитва для меня, сбереженная про чёрный день: «Сильным и прочным сделай его тело из лёгкого материала, подобное большой летящей птице…, - вспоминаю университетские переводы с санскрита. — Посредством силы, таящейся в ней, которая приводит в движение несущийся вихрь, человек, находящийся внутри этой колесницы, может пролетать большие расстояния по небу самым удивительным образом… Колесница развивает силу грома… И она сразу превращается в жемчужину в небе…»

Чтобы совершить неслыханное, древний индус, а может быть, арий, как считал мой дед по отцу, должен был прежде возвыситься духом над самим собой, стать вровень с могущественной природой, а после этого утвердить себя в живом союзе с ней. Он должен был познать сыновнее единство с животворящим началом всего сущего, чтобы отринуть от себя всё низменное, недостойное человека, и вознестись на рукотворной колеснице над потрясёнными смертными, которым подобное оказалось не по силам, — иного пути и средства для Взлёта ведь нет.

Из этой мысли я и должен черпать волю, чтобы восстановить и сохранить цельность сознания. С пелёнок её внушал мне дед, эмигрант из России, дворянин Петр Андреевич Волов. Он был помешан на ведической культуре, её зарождение выводил из Крито-Минойской цивилизации, «бывшей до всех времён», откуда, по его убеждению, произошли и арии, и их собратья праславяне, пользовавшиеся задолго до так называемой кириллицы одной и той же архаической письменностью, и с фанатическим упорством, даже с беспримерным рвением отыскивал сродство в славянских языках и санскрите. В Штатах дедова фирмочка участвовала в постройке первых гидропланов Игоря Ивановича Сикорского, с которым они были хорошо знакомы ещё по Санкт-Петербургу. Я обожал бывать в дедовом рабочем кабинете, три стены которого были увешаны фотографиями созданных самолётов и лётчиков, а всю четвёртую до потолка заслонил собой книжный шкаф, полки которого ломились от всяких интересных старых книг на разных языках, картографических атласов с путями передвижений народов и больших тетрадей с черновиками научных изысканий, записанных экономным мелким почерком. Случалось такое не часто, кабинет постоянно был на английском замке и отпирался лишь с приездом деда в свой первый дом, не задорого построенный в Огасте и по-русски подаренный моим родителям.

Дед увлекался мировой историей, по-русски говорил архаизмами. Взахлёб, не щадя себя, работал на большую авиацию и втайне поклонялся грядущему величию России.

— Ты русский по духу и крови, Майкл, а жить, хоть где ты будь, каждому из смертных надлежит только со своей основой. Иначе смысла не будет. И заложи ты её в душу свою на самое дно, где корни. Положи то, что накопил за сто веков славоносный народ, из которого мы вышли. Даст Бог, вернётесь, подымете страну. А уж на каждодень, сверху клади то, что у здесь живущих почерпнёшь. Оне, внучок, ты знай, — скорохваты, да пока не глубокие. Корни забыли, а здешние когда ещё поотрастят. Хотя и споро, скажу взаправди, торопливо живут.

Это по его настоянию в университете я стал изучать русскую культуру и русский язык. При финансовой помощи и моральной поддержке деда получил прекрасное высшее образование. Но ещё в преддверии Великой депрессии дед о чём-то смекнул и прозорливо двинул меня в лётную школу. Окончив её, за двенадцать лет я облетал всю поверхность планеты, кроме, разве что, закрытой для мира социалистической России и труднодостижимых полюсов. Перед Второй Мировой я был уже командиром огромного четырёхмоторного семнадцатитонного пассажирского гидросамолёта конструкции Сикорского, «Clipper» S-42, с мягкими VIP-диванами, холодильником для креветок, крабов, мяса и напитков, ковровыми дорожками, фешенебельными интерьерами по санузлы и ванные включительно и — чуть ли не впервые — голубоватой, не беспокоящей зрение ночной подсветкой салонов. И вся эта роскошь послушно и регулярно, соответственно расписанию рейсов, поднимается в воздух в тысяча девятьсот сороковом году!

Работая в авиакомпании «Пан Америкэн», я летал и над Северной Атлантикой, и с терпеливой тихой гордостью возил по тридцать пассажиров из Сан-Франциско в Новую Зеландию почти через весь Тихий океан. Был вполне счастлив, летая на самой совершенной авиационной технике того времени по самым протяжённым мировым маршрутам. Попросту сказать — я был нужен. Или, по-современному, востребован.

Не видя теперь перед собой лица деда, полагаю: «Мне, по его убеждению, станет легче, если поверю, что все ещё этот мир во мне нуждается. Если сумею настолько ощущать и понимать мои связи с миром, что глубоко и всерьёз в них уверую, как верили мои далёкие предки в свою необходимость для окружающего мира, в значимость свою и в житии и потом, после смерти. Как верил мой дед. А он верил, что бессмертен только тот, кто всегда нужен другим, а если нужен не навсегда, то и живёт он ровно столько, сколько Богу и миру необходим. Не долее того».

Новая странная иллюзия накатывает на меня, не вырывая из кабины бомбардировщика:

— Через минуту — боевой, чиф-пайлот, — напоминает штурман, скорее всего, не впервые. Он отвлекает. Как раз перед тем, как Голдмену открыть рот, я размышлял о том, почему оказался в действующей армии, в дальнебомбардировочной авиации, в параболической кабине опередившей время «Сверхкрепости». Почему стал летать на военной машине Майкл