Читать книгу "Русская война. 1854 - Антон Дмитриевич Емельянов"

по суше. Вот и попросил выделить мне трех казаков для прикрытия и поехал через Симферополь и Бахчисарай. Вчера его проезжали, даже видел знаменитый фонтан, а сегодня… Опять была гроза, что хоть глаз выколи, и, кажется, мы сбились с пути.

Я тряхнул головой, пытаясь разобраться с неожиданными вывертами памяти, и только потом вспомнил о том человеке, чей голос меня разбудил. Наверно, тот самый казак из сопровождения. Почему-то в черкеске, под ней яркий атласный бешмет, на груди кармашки под патроны, на поясе сабля. Нет, шашка, конец же незаостренный. А еще плащ. Или бурка! Войлочный плащ — у Семеныча, кстати, был похожий, под ним не жарко летом и не холодно зимой.

— Господин поручик… — старший казак сверкнул идеально белыми зубами.

В голове пронеслось еще немного воспоминаний. Эристов Степан Георгиевич, сын наказного атамана Кавказского казачьего войска. Был отправлен с отрядом в Одессу, а потом прикреплен к моему обозу. Я кивнул, показывая, что слышу его.

— Кажется, вам стало лучше? — казак искренне улыбнулся. — Вот и хорошо, а то мы, кажется, до побережья дошли.

Я повернул голову, проследив за его взглядом, и только сейчас заметил, что творилось с другой стороны от меня. Наш обоз медленно ехал по заросшей к концу лета дороге, проложенной среди холмов. Справа тянулась узкая полоска леса и поле, а за ними… Бесконечные черные воды. Легкое волнение, небольшие белые шапки на волнах, штурмующих берег. Дух захватило. А еще я узнал эту береговую линию. Не раз мы тут с братом в детстве катались на велосипедах от Севастополя до Качи, а потом и до самой Евпатории.

И все разом стало понятно. И странные ощущения от тела: я — это больше не я. И такие же странные выверты памяти. Действительно, все это могло быть, причем в одно-единственное время. Одна тысяча восемьсот пятьдесят четвертый год. Второй год войны Российской империи с союзом Англии, Франции и Турции при молчаливой, а потом и не очень, поддержке других стран Европы. Меншиков — это не Меншиков, друг Петра Первого, а морской министр и генерал-губернатор Севастополя. И пусть их фамилии пишутся одинаково, причем обе без мягкого знака, но разница в полторы сотни лет от этого никуда не денется.

Ракеты? Тоже были… Семеныч однажды, когда обсуждали Николая Первого, рассказывал, как тот дал карт-бланш сначала Засядко, скопировавшему и доработавшему ракеты Конгрива, а потом и сыну великого князя Константина Павловича, тому самому Константинову из воспоминаний. Именно его творения я везу в Севастополь, чтобы… Никак себя не проявить. Я поморщился, вспоминая: действительно, если в Кавказской армии ракеты показали себя, неся туркам ужас и разрушения, то в Крыму отправленный с ними офицер так и не смог найти им применения[2].

— Господин поручик, вам снова хуже стало? — Степан цокнул на коня и наклонился, чтобы получше рассмотреть мое лицо. — Вам бы собраться и доехать до Севастополя. Говорят, сам Николай Иванович Пирогов просил царя его туда отпустить. Уж он-то точно с вашими обмороками разберется.

— Уже лучше, — я потер лоб.

Неожиданно все навалившиеся изменения помогли мне пережить тот горячечный бред с пламенем и черными руками. Для меня ведь прошло не больше пары минут с тех пор, как странный взрыв стер нас с Семенычем с лица земли, как я боролся с этими порождениями кошмаров… Но в то же время сотни разделяющих нас лет, словно мокрая повязка, притупили боль. Как будто все случилось так давно. Да, страшно, да, стоит погрузиться в мысли, и пробивает дрожь, но все уже смазалось. А вокруг есть то, что гораздо важнее.

То, что еще не досталось смерти. То, что не должно ей достаться.

— Не будем терять время, едем дальше, к Севастополю, — я отдал приказ, вежливо отказался от предложения пересесть на лошадь и принялся собирать в кучу все, что мне было известно об этом времени.

Итак, я сам. Если я везу ракеты в Севастополь, то я — Щербачев.

— Точно, — подсказали воспоминания. — Григорий Дмитриевич, тридцать один год.

По воспоминаниям я должен был приехать на место еще первого сентября.

— Не успели, — подсознание радостно поддержало разговор. — Сегодня третье.

Гроза! В этом времени в отличие от нашего разразилась какая-то странная гроза с черными, словно кривые руки, молниями. По спине пробежали мурашки… И вот Щербачев заболел — из-за нее! — сбивая положенный ход вещей, задержался, а потом я каким-то образом занял его место. Догадка, но лучше ничего не было. Сейчас важнее, что мы опаздывали! Второго сентября Англия с Францией начали высадку десанта у Евпатории, их никто не встретил, и только восьмого числа Меншиков даст им бой у Альмы, на полпути к Севастополю. Бой, который мы проиграем, но если рассказать про тот же фланговый обход, то все можно будет и повернуть…

Избежать смертей! Смертей тех, кого я считаю своими!

Я понял, что щеки начинают гореть. Надо успокоиться: с советами царям и генералам не стоит спешить. Лучше сначала разобраться, правильно ли я все помню об этом времени, не сделаю ли хуже. А пока — хотя бы просто доехать до места. Ведь союзники не только высадились, но уже и выпустили разъезды во все стороны, чтобы разведать обстановку. Вот будет неприятность, если один из них наткнется на нас. С шестью телегами, набитыми железом, нам даже от пешего отряда не оторваться.

— Степан! — я позвал казака, который специально держался недалеко от моей телеги. — Можешь отправить одного из своих на север?

— Зачем? — уточнил казак, прищурив глаза.

Никакой субординации, и это одна из особенностей времени. Иногда люди могут выполнить без вопросов самый глупый приказ, следуя вбитой в подкорку палочной дисциплине. А иногда откажутся от самого разумного просто потому, что это может показаться уроном их чести.

— Еще в Одессе я слышал, что англичане и французы хотят в Евпатории высаживаться. Как бы не попасть под них, если правдой окажется, — в голове мигом родилось объяснение.

Казак тут же нахмурился, кивнул и подозвал одного из своих. Самого молодого. Ветер дул от меня, так что я разобрал только пару слов, но и того, что всадник рванул обратно по нашим следам, было достаточно. Теперь если за нами кто и погонится, то мы хотя бы об этом узнаем.

Я откинулся обратно на сено. Тело на самом деле слушалось не очень. То ли из-за переноса сознания, то ли из-за той самой болезни. Я начал одну за другой разминать мышцы, продолжая раздумывать над своим положением и наблюдая за тем, что меня окружало. Природа?