Читать книгу "Инженю - Александр Дюма"

И молодой человек с восторгом, который сегодня покачался бы очень смешным, но в то время был вполне уместным, начал декламировать следующие стихи:

О ты, чей образ жив в моей душе нетленный,

О ты, источник первой мысли сокровенной,

Свидетель милый первых детских грез

И первых слов, что в жизни произнес

Мой голос, и шагов неловких первый зритель, -

Все ты… Но время шло, и вот обитель,

Где жили мы, не ведая тревог,

Покинул я для слез и для дорог…

С тех пор прошло пятнадцать лет удач и бедствий,

Но Коль[5] в моей душе живет, свидетель детства!

— Чудесно, мой дорогой Бертен! Но я все-таки предсказываю, что не успеете вы оказаться там с вашей прекрасной Катилией, как забудете друзей, которых оставляете во Франции.

— О дорогой мой Эварист, как вы заблуждаетесь!

Я предан дружбе больше, чем любви, И дружба будет жить всегда в моей груди!

Кстати, разве ваша слава, мой великий поэт, не будет там вместе со мной, чтобы я неотступно думал о вас? Если мне суждено несчастье вас забыть, то у ваших элегий есть крылья, как у ласточек и у любви, и имя другой Элеоноры долетит до меня туда и заставит встрепенуться, словно эхо прекрасного Парижа, который так ласково меня принял, но который, однако, я покидаю с большой радостью.

— Итак, мой друг, решено, вы едете?

— О! Мало сказать, что решено… Послушайте, я уже написал свое прощание:

Париж я покидаю, решено! Народ любезный! На пороге странствий Тебе желаю в праздничном убранстве Весь год как долгий день прожить, а я Спешу под парусом в далекие края! Зефир подует, за кормой плеснет вода… К Венере путь укажет мне звезда…

— О, мой дорогой Бертен, вы прекрасно знаете, кому возносить молитву! — воскликнул третий голос, вмешавшийся в разговор. — Ведь Венера — ваша Дева Мария!

— Ах, это вы, дорогой Флориан! — в один голос вскричали друзья, протягивая ему руки, которые тот крепко пожал.

А Парни тут же прибавил:

— Примите мои поздравления по поводу вашего избрания в Академию, мой дорогой.

— И мои комплименты вашей прелестной пасторали «Эстелла», — сказал Бертен.

— Клянусь честью, вы правы, что возвращаетесь к вашим баранам! — продолжал Парни. — Нам необходим ваш мир пастухов, чтобы заставить нас забыть о мире волков, в котором мы живем. Поэтому, как видите, Бертен его и покидает!

— Вот оно что! Так, значит, мой дорогой капитан, сейчас вы прочли нам не просто поэтическое прощание?

— Нет, это настоящее прощание.

— Но угадайте, в какие дальние края он уезжает? На Сан-Доминго, а это король Антильских островов! Он будет выращивать кофе и очищать сахар, тогда как, Бог знает, позволят ли нам хотя бы сажать капусту… Но кого вы там высматриваете?

— Ну да, черт возьми! Я не ошибаюсь, это он! — воскликнул Флориан.

— Кто?

— Ах, господа, пойдемте со мной, — продолжал новоиспеченный академик, — мне необходимо сказать ему пару слов.

— Кому?

— Риваролю.

— Отлично! Это вызов на дуэль?

— Почему бы и нет?

— Скажите на милость! Значит, вы по-прежнему отчаянный дуэлянт?

— Мне только этого недоставало! Я три года не брал в руки шпагу.

— И вы хотите снова набить руку?

— В случае необходимости смогу ли я рассчитывать на вас?

— Еще бы, черт возьми!

И трое мужчин направились к автору «Маленького альманаха наших великих людей», второе издание которого только что вышло, наделав гораздо больше шума, чем первое.

Ривароль сидел или, вернее, лежал на двух стульях, прислонившись спиной к каштану, и притворялся, будто не замечает, что происходит вокруг; лишь изредка он бросал по сторонам один из тех взглядов, в которых искрился такой в высшей степени французский ум, какого больше уже не встретишь.

Потом, после того как этот взгляд отмечал какой-либо факт или выдавал мелькнувшую мысль, Ривароль поднимал опущенные руки и в записной книжке, которую он держал в левой руке, набрасывал несколько слов карандашом, который был у него в правой.

Он заметил, что к нему приближаются трое гуляющих господ, и, несомненно, подумал, что они направляются к нему, однако сделал вид, будто не обращает на них внимания, и принялся писать.

Однако листок бумаги вдруг заслонила тень, падающая от троих друзей, и Риваролю пришлось поднять голову.

Флориан приветствовал его изысканно-вежливым поклоном; Парни и Бертен — легким кивком.

Ривароль чуть-чуть приподнялся на стуле, не меняя позы.

— Простите, сударь, если я мешаю вашим раздумьям, — обратился к нему Флориан, — но я должен предъявить вам небольшую претензию.

— Именно мне, господин дворянин? — насмешливым тоном спросил Ривароль. — Уж не связано ли это с господином де Пентьевром, вашим хозяином?

— Нет, сударь, это связано со мной.

— Слушаю вас.

— Вы оказали мне честь, включив мое имя в первое издание вашего «Маленького альманаха наших великих людей».

— Совершенно верно, сударь.

— В таком случае, сударь, не будет ли нескромным с моей стороны спросить, почему вы убрали мое имя из второго издания, которое недавно появилось?

— Потому, сударь, что между первым и вторым изданиями вы имели несчастье быть избранным в члены Академии, и потому, что, сколь бы безвестным ни был академик, он все-таки не может требовать привилегии, которой обладают никому не ведомые новички; к тому же, как вы знаете, господин де Флориан, наше издание — это дело чисто благотворительное, а на ваше место нашлись претенденты.

— Кто же?

— Три человека, которые — я должен смиренно это признать — имеют на подобную честь больше прав, нежели вы.

— Но кто они?

— Три очаровательных поэта: первый из них написал один акростих, второй — одно двустишие, а третий — один припев… Песню он обещает нам сочинить со дня на день, но, поскольку припев уже есть, мы можем подождать.

— И кто же эти прославленные особы?

— Это господа Грубер де Грубенталь, Фенуйо де Фаль-бер де Кенсе и Тома Мино де Ламистренг.

— Тем не менее, господин де Ривароль, могу ли я порекомендовать вам еще одного?