Читать книгу "Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Вадим Леонидович Телицын"

заперли в ней и сожгли»[19].

Классический образец контрразведывательной операции, сопряженной, правда, с огромным количеством жертв. Но война есть война, здесь ничего не попишешь.

Эти два случая, пожалуй, самые яркие из истории разведки и контрразведки Киевской Руси. Они примечательны еще и тем, что главными лицами здесь выступают князья, княгини, то есть высшие лица государства, а не специальные люди, поставленные решать специальные, щекотливые задачи. (Удивительно, но княгиня Ольга — первый в истории пример, когда женщина, по сути дела, руководила спецслужбами.) Конечно, эти два случая неразрывно связаны не столько с государственной деятельностью, сколько с решением конкретного вопроса в разрезе боевых действий[20].

Контрразведывательные операции продолжались и при преемниках Игоря и Ольги. И в первую очередь, как ни странно, они были направлены против изменников в собственной среде. Как указывают историки, первого предателя в российской истории звали — как нельзя подходяще — «Блуд». «В 980 году воевода Блуд предал своего господина, князя Ярополка Святославича, вероломно заманив его в ловушку, где тот и принял мучительную смерть[21]. С тех пор через многие события нашего прошлого красной нитью проходит тема противостояния верности и предательства»[22]. Под «изменой» первоначально понимали «нарушение присяги на верность, данной господину (вассалом — сюзерену), или клятвы, скреплявшей политические договоры». Образцы классической присяги языческого времени сохранились в договоре Руси с Византией 944 года, согласно которому клятвопреступники «не имут помощи от бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посечени будут мечи своими и от стрел, и от иного оружья своего, и да будут раби в сии век и в будущий» (ст. 1); «Аще ли же кто… преступить се, еже есть писано на харатье сей, и будет достоин своим оружием умрети, и да будет клят от бога и от Перуна, яко преступи свою клятву» (ст. 16)[23]. Согласно мнению исследователя Н.П. Павлова-Сильванского, «изменником считался только тот вассал, который оставлял своего сеньора, не заявив ему открыто о своем отречении от договора, о своем отказе… Вольность вассала, как и дружинника, состояла именно в этом праве открыто взять назад свою клятву верности». А. Филюшкин дополняет: «Право отъезда гарантировало личные права представителей феодалитета, но подрывало политические силы княжеств и земель. Не было никаких гарантий, что в самый ответственный момент бояре и служилые люди не покинут своего господина и на совершенно законных основаниях не присоединятся к его врагам»[24].

(Из этих историй можно было сделать еще один небезынтересный вывод:

«Считалось грубейшей ошибкой вести рать без предварительного обследования дорог и водных преград, без выдвижения разъездов впереди войска. Лишь однажды Святослав не воспользовался донесениями своих разведчиков и жестоко поплатился за это. В 971 году, возвращаясь из очередного удачного похода, он не принял их совета обойти засаду печенегов и пал в неравном бою. Небрежно проведенная разведка при походе другого русского военачальника Игоря Святославича в 1185 году в половецкие степи также привела к печальным результатам»[25].)

Не могу согласиться с утверждением, что русское духовенство предпочитало стоять особняком от каких-либо разведывательных дел. По мнению ряда исследователей, на Руси, как, впрочем, и в других странах Европы, «сплоченная единой и неоспоримой идеей», христианская церковь первая из общественно-государственных институтов создала нечто напоминающее внутреннюю спецслужбу. В России первым «настоящим шпионом в рясе» считался епископ киевский Илларион, «который располагал главным информационным козырем — тайной исповеди»[26]. Делился ли он полученной информацией с князем?

Бог его знает.

Но, как свидетельствуют летописи, вполне мог использовать сказанное ему прихожанами, дабы обеспечить безопасность и себе, и своей семье, и своему «хозяйству». Стоит учесть, первые полиглоты тоже появились в монашеской среде, отсюда и возможность черпать необходимую информацию из печатных изданий. (Конечно, количество последних было весьма ограничено, да и информация, содержащаяся за твердыми кожаными переплетами, была далеко не первой свежести, но все же, все же…)

Но даже в монашеской среде, где узы верности были гораздо крепче, чем в среде обывательской, «в семье», что называется «не обходилось без урода». И все же для Древней Руси (домонгольский период) случаи предательства — основного «бича» всех разведок мира — можно сосчитать «по пальцам».

Обратимся к интересному исследованию А. Филюшкина: «В Киевской Руси нарушения присяги на верность в качестве акта измены встречались редко. По выражению В. А. Рогова, был незыблем догмат о безоговорочной преданности князю. Существенные изменения происходят в период феодальной раздробленности. При постоянных междоусобицах князья клялись и нарушали свои обязательства столь часто, что, по выражению летописца, «уста не успевали обсыхать от крестного целования». Выявить первоначального «преступника» зачастую не было никакой возможности: присягу нарушали все стороны, участвующие в многочисленных конфликтах. По метким замечаниям Б. А. Романова, „то было время клятв… чуть что, идут роте", каждый по своему „закону", по „своей вере". Само по себе слово не значило ничего… видимо, клялись на каждом шагу, на каждом слове, уже так, по привычке; нужно не нужно, а все клялись. И врали. В XIII веке «ротник», «клеветник», «поклепник», «лжи послух» были приравнены к «разбойникам» и «грабителям» в отношении церковных приношений: от них не надлежало ничего брать без покаяния»[27].

Как видно из сказанного, рост изменнических настроений наблюдался впервые в период феодальной раздробленности (по сути дела — в период вяло текущей гражданской войны). Оно и понятно: разброд в государстве порождал разброд и в умах, падение нравов, утрату духовных ценностей — по отношению к понятиям «Родина», «долг» и проч. Каждый сам для себя определял, что и как ему делать и каких поведенческих канонов придерживаться[28]. Что ж, время определяло нравы, нравы определяли время. Отсюда — и жесткие меры по отношению к клятвоотступникам. «Летописец горестно пишет о кровавых трагедиях, сопровождавших клятвопреступления. Своеобразным эталоном «злодейства» выступало вероломное ослепление Давидом Игоревичем Василька Теребовльского в 1097 году. Сами князья расценивали его как еще небывалое в Русской земле зло и говорили, что ранен не только Василек: „нож ввержен в нас“[29]».

Как пример можно также привести избиение рязанских князей в 1217 году Глебом и Константином Владимировичами. Они собрали в Исадах съезд всех правителей Рязанской земли с целью заключения взаимовыгодного договора («поряда»). Всем гостям были даны гарантии неприкосновенности. Когда начался пир, то на шатер напали спрятанные в засаде воины клятвопреступников вместе с союзными им половцами. Так были обманом истреблены практически все рязанские князья. Случайно уцелел лишь опоздавший на съезд Игорь Игоревич[30].

Летописец воспринял события 1217 года