Читать книгу "После ночи — утро - Михаил Фёдорович Колягин"

уличные звуки, баритон, с мягким придыханием, начал поведывать прохожим об одном редкостном случае из жизни: о том, как «на пути на жизненном встречается с человеком человек». Васенина раздражала песенка. Она спутала строй его мыслей, не дала додумать что-то главное, в чем он не совсем ясно разбирается. А вслед ему артист то ли пел, то ли рассказывал:

Он хорошим парнем называется,

Ей такого не сыскать вовек.

Почему смущенно улыбается

Человеку человек?

Васенин невольно ускорил шаги, желая поскорее отделаться от навязчивых слов песни…

Вот и «Тихая пристань». Так пенсионеры шутливо прозвали небольшую полянку среди густых кустов бузины. Место было удобное. Сверху ветви деревьев создавали плотную тень, невдалеке гудела людьми автобусная остановка около гастронома. На поляне был вкопан в землю круглый стол, а вокруг него — четыре скамейки со спинками. В погожие дни сюда сходились ветераны со всех улиц поселка металлургов. Шаркая подошвами и шумно вздыхая, они рассаживались по скамейкам, заводили беседу. Многие знали друг друга по нескольку лет, встречались почти каждый летний день, но разговоры никогда не иссякали. И не удивительно. Ведь каждый прожил долгую жизнь, наполненную событиями и случаями. Зачастую рассказчиков было больше, чем слушателей. Тогда вступал в силу закон: рассказывать «по кругу».

Когда к «Тихой пристани» подошел Платон Николаевич, на скамейках сидело двое. Рассказывал персональный пенсионер Семен Петрович Вишникин. Слушателем был бывший машинист паровоза Сазонов, грузный, страдающий одышкой старик.

Металлический тенор Вишникина звучал однотонно. Рассказывая, Семен Петрович сидел не шелохнувшись, выпрямив свое сухое длинное тело так, будто у него окаменел позвоночник. Лишь на впалых щеках с нежной, как у ребенка, кожей выступали два розовых пятна, да возбужденно блестели удивительно голубые для его возраста глаза.

Увидев Васенина, Семен Петрович прервал свой рассказ, поприветствовал его кивком головы.

— Вы как раз вовремя, молодой человек. — Вишникин всех, кто был моложе шестидесяти лет, называл молодыми людьми.

— У нас остается нерешенным весьма важный вопрос: кому сходить в гастроном за лимонадом.

Семен Петрович неожиданно закашлялся. Он кашлял долго, надрывно, содрогаясь всем телом и взмахивая руками.

— Я сейчас принесу. Глотнете — и пройдет.

Но через две минуты, когда он, запыхавшись, принес в охапке четыре бутылки, Семен Петрович уже сидел спокойно и разговаривал со своим собеседником.

— В каждом человеке, — говорил он, чеканя слова, — скрыт огромный запас потенциальной энергии. Не так легко его свалить разным хворобам. Взять, к примеру, мою персону. Рос я в интеллигентной семье, хилым. По пять раз в году болел. Стал взрослым — то же самое. Болезни будто специально за мной гонялись. Какие есть на свете — все во мне побывали. Бывало, чуть ветерком обдаст — пневмония. Залетит какой-нибудь новый индийский или там африканский грипп — с меня начинает. Когда попал на Колыму, думал, и полгода не протяну. А поди ж ты: восемнадцать лет протопал по вечной мерзлоте — и целехонек. Сейчас семьдесят первый пошел. Надеюсь еще пару семилеток своими руками пощупать. Вот так-то, молодой человек, — улыбнувшись, обратился он к Васенину.

Платон Николаевич с восхищением смотрел на изможденного старика, в котором еле теплилась жизнь. Васенин вспомнил, как он сам еще сегодня утром, задумавшись о своей жизни, упал было духом. Даже о смерти подумал. Ему стало стыдно смотреть в голубые и чистые, как родниковая вода, глаза Семена Петровича, и он отвел свой взгляд в сторону.

Опорожнив бутылки с лимонадом, несколько минут молчали, откинувшись на спинки скамеек. Невидимый за кустами, прошумел автобус, заскрипели тормоза, и улица ожила голосами. Какому-то карапузу, видимо, очень не хотелось покидать машину, и он звонкоголосо требовал:

— Мама, не хочу ножками! Поедем дальше. Ну, мама же!

Постепенно голоса удалялись. Первым нарушил молчание Вишникин.

— Как твой механизм, Николай Григорьевич? — обратившись к Сазонову, спросил он.

Тот вначале шумно задышал, приподнимая плечи при каждом вдохе. Так майский жук двигает крыльями, набирая силы для взлета.

— А что механизм… работает, — наконец заговорил Сазонов. — Почти все… паровозы… оборудованы.

— Наверно, машинисты тебя на руках носят?

Николай Григорьевич улыбнулся, и было заметно, что даже улыбка ему достается с трудом. Его мучила одышка. О изобретении Сазонова Васенин слышал от железнодорожников. До самого последнего времени машинисты маленьких заводских паровозов крутили тяжелый вал перемены хода вручную. К концу смены ныли руки от усталости. И вот Сазонов, будучи уже на пенсии, сконструировал миниатюрный воздушный реверс. Весь механизм под силу поднять одному человеку и можно вмонтировать на паровоз за каких-нибудь два часа.

Теперь машинист мог изменить направление локомотива одним пальцем. Как не благодарить старого машиниста за такой подарок!

Николай Григорьевич перевел дыхание и с легкой грустью в голосе сказал:

— Самому пришлось… всю жизнь… жилиться. Пусть другие… передохнут. Сейчас я ломаю… голову, как бы облегчить труд… нашим паровозным… котельщикам.

— Молодец, Николай Григорьевич, — оживился Вишникин. — Правильно ты говоришь. Пусть люди не увидят того, что выпало на нашу долю. Охранять их надо от этого по силе наших возможностей. Я вот тоже… книгу пробую писать. О том, как надо ценить жизнь. И вообще…

Васенин переводил взгляд с одного на другого, чувствуя, как по сердцу разливается теплота, и ему еще больше становилось стыдно за себя, за свое недавнее малодушие. Вот и они на пенсии, а, не в пример ему, не закрылись в мягкой духоте своих благоустроенных квартир…

V

Васенин задумчиво стоял около газона, когда его окликнул сзади чей-то шутливый голос:

— Платон Николаевич приноравливается цветы нарвать для Марины Ивановны?

К нему медленно, при каждом шаге наваливаясь на трость, подходил его давнишний приятель Иван Иванович Коржов. Пышный белокурый чуб да упругая покатость плеч говорили о том, что этот человек был бы сейчас еще в полном расцвете сил, если бы его не изуродовала война. Если смотреть на Коржова слева — это красивый мужчина лет сорока, с карими глазами, прямым носом. Полные губы и овальный подбородок. Но когда Иван Иванович поворачивался лицом к собеседнику, на него трудно было взглянуть без сострадания. Так обезображено было лицо. Большой — во всю щеку — горелый шрам оттягивал нижнее веко, от чего в его правом глазу навечно застыло грозное выражение.

— Здорово, старина, — поприветствовал Коржов. — Что-то давненько не наведываешься ко мне. Может, выборную должность получил у ветеранов?

— Получил, — вздохнув, согласился Васенин. — Только без голосования обошлось. Назначили.

— Кто назначил?

— Марина. Кому же еще, — серьезно ответил Платон Николаевич. — Сам не заметил, как прислугой в семье оказался. Дожил. Тьфу. — Васенин выругался и потряс сумкой: — Сейчас с базара. С человеком одним там