Читать книгу "Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов"

своим тополем – капли до нас едва долетали. Так, чуть капало. Удивил и поразил только разбитый тополь…

И вот, при такой-то любви к рыбалке, пропала однажды… удочка. Нет, её не украли, а получилось так. Бегали однажды ребятишки возле дома, и проходили мимо взрослые парни. Остановили пацанов, спросили, есть ли у кого удочка: «Мы порыбачим немного, а вечером занесём».

Все молчали.

– Ну, вот у тебя есть?

– Есть…

– Дурак! – крикнул, отбегая, один из пацанов.

Парни не обратили внимания. Интересные это были парни: в светлых рубашках, очень спокойные, не похожие на своих, живущих рядом.

– Мы отдадим, – говорили они. – У тебя мама есть?

– Есть…

– А папа?

– Нет…

– Надо отдать, конечно, да, надо отдать, – негромко переговаривались они.

Я принёс им удочку, они взяли, спокойно ушли.

Несколько раз выбегал я на дорогу, спрашивал у других пацанов: не отдали кому? И долго еще мне было как-то неловко: они ведь так хотели отдать, а я, наверное, сам виноват, прозевал, когда они проходили…

Ну, ничего… Это сейчас мне вспомнилось, а тогда – забылось. У нас и запасные удилища имелись, а леска стоила копейки…

На рыбалку мы ходили больше в июне, июле, когда в охотку, после учебного года. В августе, в конце августа на рыбалку ходили мало – иначе бы я запомнил! Почему? А клевало здорово– в любое время дня! Пескари. Река сильно мелела, можно бродить по всяким отмелям, галечным перекатам, островкам, далеко уходить… Солнечно, но жары нет, даже подувает свежий ветерок. На первой пескариной рыбалке я малость растерялся: что ж это такое? Как закинешь – сразу клюёт! Но рыбёшка… Что это за рыбёшка такая?! Вроде, радость – пляшущий на воде поплавок, а вытащишь – и смотреть не на что… Кое-каких пескаришек даже отпускал – мелюзга! Да и снизка – одна смехота: спичка чуть не больше рыбёшки! Пришлось завести садок с мелкой сеткой.

Потом сообразил: начал брать пескарей покрупнее. Дома похвалили: оказывается, уха из пескарей испокон века считается одной из самых вкусных. Ну, ершей еще парочка попадётся, чебаков один-два… А то и окунёк. Уха – что надо! И я понял, что это такое – рыбалка пескариная…

Любая рыбалка – это река, вода, солнце, дождь – а то и гроза… А еще у меня на всю жизнь остались в памяти… стрижи! Высокий обрыв всегда был позади нас, и сквозь треск моторок, плеск воды, звуки музыки – мы постоянно слышали верезжание стрижей. Там, где начинается песчаный откос, спускающийся к воде, поднималась отвесная стена из твёрдой земли, и вот она была вся изрыта дырками, а туда-оттуда всё время вылетали-залетали черные стремительные птички – стрижи. Крутились в воздухе, издавая резкие звуки. Верезжание. Наверное, даже наверняка, в этих норках были их гнёзда, хотя никаких птенцов мы ни разу не видели. Иногда мы стояли, наблюдая за стрижами. Один раз, помнится, пришло нам в голову к этим дыркам полезть. Кажется, ступеньки мы проделали. Высоко, трудно, но долезли! Пацаны везде долезут. Попробовали расширить норки-дырки, прокопать подальше – ничего не нашли, не поняли, куда стрижиные ходы идут – и бросили это дело.

И слава богу. Очень хочется верить, что потомки тех, наших стрижей, живут-поживают на том же месте, и никуда не улетели, и никто их больше не тревожил…

Заканчивался август, заканчивалось лето, заканчивалась наша рыбалка. Приходила осень, зима, а с ними и серьёзная жизнь, учёба. Случались радости, и горести – детские, конечно, детские, но порой и совсем не детские. Когда бывало плохо – тогда, вечером, уже в постели, вдруг появится перед закрытыми глазами прыгающий поплавок на лучистой воде – и мягкий, тёплый свет успокаивающими волнами войдёт в душу и сердце, ласково погладит по голове с выгоревшими на солнце волосами, и придёт сон – спокойный и счастливый…

Не было у меня в те годы удачливой рыбалки, но прошло время – полвека! – и стало ясно: она вся была сплошная удача. Как сейчас вижу себя, десятилетнего, с самодельной удочкой на берегу… Значит, и сегодня мне увидится: среди скачущих лучиков, на тёплой воде – мой пробковый поплавок – на реке детства.

Санкт-Петербург,

25 августа 2012 года.

Мои родные староверы

Икона

Есть у меня одна икона… Стоит в Петербурге, на полке среди других икон. Она для меня – самая главная.

Другие, современные, купленные в церковных лавках за последние двадцать лет – самые разные: яркие, блестящие, закатанные пластиком – и самые простые, бумажные, производства 1990-х годов. Есть среди других и одна старинная: большая, потемневшая от времени, с металлическим окладом, в деревянном коробе, под стеклом – и лежит под ней чей-то давний венчальный веночек…

А моя – целиком из желтого металла, хоть и небольшая, но тяжеленькая, со следами грубоватого литья, и на обороте кое-где тронутая зеленью. Моя… Старообрядческая. Сколько ей лет? Не знаю, да мне и знать не надо. Досталась она мне от матери, Ольги Прокопьевны, а к ней попала… Самым необычным образом!

Где-то эдак в году 1965-м мать была в одной деревне под Бийском. Сидела на берегу речки, где купались местные ребятишки, и где ходил скот – коровы, лошади – место и шумное, и затоптанное… Мать надумала сполоснуть ноги, и заходя в воду, на чем-то поскользнулась – нагнулась, покопалась в песке-иле – и вытащила икону!

– Я сразу ее узнала, – такая была и у дедушки…

Икона лежала изображением вниз – потому и поскользнулась мать… Потому и сохранилась – не повредили ее ни конские подковы, ни тележные колеса, и ничто другое…

Почему нашла мать – будучи впервые на этой речке? Воля Провидения, воля Божия, никак не иначе!

Сколько лет пролежала? Трудно сказать. Могли забросить богоборцы 1920-30-х годов – да деревня-то не староверская, таких икон тут быть не должно. Получается – обронили с воза староверы, когда переезжали речку? А когда переезжали? Ого-го! Когда переселялись в глухие места, на пути в Горный Алтай, в поисках свободы для своей веры, свободы для себя, свободы от притеснений, в поисках царства добра и справедливости – Беловодья… А было это в конце 18-го – начале 19-го века… Впрочем, как утверждают историки, подобные иконы в массовом количестве начали лить во второй половине 19-го века, на Урале, и