Читать книгу "Спасенный Богом: Воспоминания, письма - Василий Кривошеин"

свою речь. Было видно, что он натасканный и опытный оратор, говорил плавно, без запинки, говорил злобно, угрюмо, сначала без особого пафоса и без огня, но под конец он умело и театрально зажег толпу своими лозунгами. Первая часть речи была посвящена теме: "Долой самодержавие!", вторая: "Долой войну!". Оба эти лозунга он выкрикивал на протяжении всего своего выступления. Толпа отвечала воем одобрения, аплодисментами, но должен сказать, что опять же лозунг "Долой самодержавие!" имел несравненно больший успех, чем, "Долой войну!". Этот последний призыв казался каким-то непривычным, и чувствовалось, что он не вполне соответствовал настроениям большинства.

Внезапно произошло какое-то замешательство, движение в толпе. Раздались крики: "Провокатор! Провокатор! Поймали провокатора!" Оказывается, — так, по крайней мере, шумели в толпе, лично я ничего не видел из-за народа, — кто-то пытался крошечным фотоаппаратом снять чернявого оратора. Это заметили, аппарат вырвали и разломали на куски, а с "провокатором" тут же покончили самосудом. Убили! "Мы его давно знаем, он нам известен", кричали в толпе. Вскоре новая сцена убийства. Вижу, совсем недалеко от меня, происходит какая-то свалка, кого-то сильно бьют, а другие кричат: "Не убивайте, не убивайте! Никого не надо убивать!" Толпа разделилась во мнении. Подхожу. На земле лежит убитый полицейский офицер в шинели. Я плохо разбирался в чинах, но это был или пристав, или околоточный. Лицо молодое, бледно-зеленого цвета. Глаза закрыты. Из правого виска сочится кровь, из носа тоже, из открытого рта слюна. На лице выражение муки и боли. Видно, он был забит до смерти. Это был первый убитый, которого я видел в моей жизни. Но как он, в форме полицейского офицера, очутился один среди этой многотысячной, обезумевшей и взбунтовавшейся толпы народа? Говорили, будто он хотел арестовать митингового оратора. Трудно поверить. Убитого куда-то уносят…

Толпа двигается вдоль Невского проспекта по направлению Николаевского вокзала. На этот раз никто ей не препятствует. Все больше и больше красных флагов. Появляются целые красные полотнища с теми же лозунгами: "Долой самодержавие! Долой войну!" Толпа заполняет почти всю ширину Невского проспекта, простирается далеко на горизонт. Но не все идут посредине улицы с процессией. Много народу стоит на тротуаре, они не двигаются. Преимущественно интеллигенция, люди "прилично" одетые, но есть и простые люди, питерские обыватели, служащие, лавочники…. Они стоят неподвижно, молча, лицом к проходящей толпе. Внимательно, с серьезными лицами смотрят на нее, но ничем себя не проявляют — ни сочувствием, ни одобрением. Это вызывает неудовольствие у демонстрантов. Начинаются крики, провокации. "Что вы там стоите на панели? — кричат из толпы, — идите, присоединяйтесь к нам!". Люди на тротуаре, однако, никак не реагируют. Раздраженные крики из толпы усиливаются: "Долой с панелей! Буржуи, долой с панелей! Прочь с дороги!" Но Люди на тротуарах продолжают неподвижно стоять и мрачно смотреть на демонстрантов. Видно, что угрозы их не пугают

Толпа идет дальше. Проходим мимо редакции газеты "День", самой левой из тогдашних легальных петроградских газет. На балкон второго этажа высыпали служащие газеты, с полтора десятка. Машут какими-то платками, почему-то из черной материи, видно красных флагов не успели припасти. Приветствуют демонстрантов. В ответ жидкие выкрики: "Да здравствует газета "День"!" (У большевиков эта газета была не в почете. Меньшевицкого духа!)

Слышу вокруг нелепые разговоры, поразившие меня своим невежеством (и это несмотря на мое тогдашнее сочувствие происходящему): "Сейчас ни один буржуй не выйдет на улицу без револьвера в кармане" Или: "От войны буржуи только наживаются. Самый последний лавочник получает сейчас более восьмисот процентов прибыли со своего товара". Но раздаются и более благоразумные голоса. Пожилой рабочий с умным лицом, сразу видно — положительный тип, говорит: "Я понимаю, почему немцы с их Вильгельмом должны теперь радоваться, тому, что у нас начались беспорядки. Это им на руку. Нехорошо во время войны устраивать бунты. Но что поделаешь? Довели нас до всего этого все те же Штюрмеры. Как им доверить ведение войны?" Подходим к Знаменской площади, против Николаевского вокзала. Со стороны Лиговки приближается пехотная воинская часть с ружьями за плечами, походными сумками и т. д. Идут рядами, направляются на вокзал. Рядом с ними офицеры. Видно, их привезли на вокзал для отправки на фронт. Все больше пожилые, многие с бородами. Агитаторы из толпы стараются их пропагандировать, кричат им: "Долой войну!" Но солдаты не обращают на них никакого внимания. Молча продолжают шагать рядами.

Было около трех часов дня. Толпа остановилась на Знаменской площади. Опять начался митинг. Ораторы взбирались на возвышение у памятника Александру Третьему и оттуда зажигательными речами старались воздействовать на народ. Мне трудно было расслышать, что они говорили, но как будто тематика была обычная революционная. Вдруг неожиданно, откуда ни возьмись (вероятно, со стороны Знаменской улицы) появились пять, если не ошибаюсь, конных полицейских с шашками наголо и устремились карьером на стоявших у памятника ораторов. В моей памяти ярко запечатлелся один из них, вероятно, начальник, с высоко поднятой вверх обнаженной шашкой. Трудно себе представить, какая паника овладела многотысячной толпой. "Рубят! Рубят!" раздались крики. Все бегом устремились скрыться в прилегающие к Невскому улицы; в частности, бежали на Знаменскую улицу. Туда поспешил и я.

Должен признаться, что паника всецело охватила и меня. Это был не просто страх смерти, но и сознание бессмысленности и ненужности такой смерти неизвестно за что. Вернее сказать смерти, ни за что! Ведь не было в данный момент ничего, за что стоило бы сложить свою голову или героически погибнуть. Это ощущал я всем нутром моим, сознательно или бессознательно не знаю, но с непреодолимой силой. И потому бежал в этой толпе со всеми и очутился на Знаменской улице. Вдруг остановился и увидел, что остановились и все другие. Тут (или, может быть, пока я еще бежал) со стороны площади донесся до нас крик торжества, а вслед и голоса ликующей толпы. Что-то неожиданно произошло. Все стали возвращаться на площадь, сначала осторожно, потом смелее. Оказывается, — так говорили вокруг, — казак на коне с обнаженной шашкой подскочил к полицейскому и выстрелом уложил его на месте. Остальные разбежались. Победа осталась за революцией!

Постояв немного, усталый, я вернулся пешком домой по Знаменской, — около получаса расстояния. Больше в этот день я не выходил. Положение в городе оставалось неопределенным, никаких серьезных столкновений с правительственными войсками мы еще не видели, разве с казаками, явно не хотели бороться, даже наоборот. События подавляли своим размахом, все нарастающей грозностью, но трудно и страшно было себе представить, что взбунтовавшиеся массы победят. Это было бы невероятно, хотя бы потому, что очень уж робка