Читать книгу "Последний дом на Никчемной улице - Катриона Уорд"

А то я все думаю – почему бы не использовать для рецептов магнитофон? (Да, знаю, Мамочке это бы не понравилось. В затылке вспыхивает жар, красноречиво напоминающий о том, что окажись она сейчас рядом, то назвала бы меня «сущим наказанием».)

Я снимаю обертку с новой упаковки кассет. От них исходит приятный запах. Затем вставляю одну из них в аппарат. В детстве мне всегда хотелось с ним поиграть. У магнитофона есть большая красная кнопка, похожая на фортепианную клавишу и громко щелкающая, если ее нажать. Сейчас я не знаю, что делать со старой Мамочкиной лентой, и это меня расстраивает. Ни выбросить, ни разломать ее не могу – об этом не может быть и речи, – но и хранить их вместе с моими, новенькими и симпатичными, тоже не хочу. Поэтому кладу ее обратно в чулан под лестницей, запихивая под ворох газет, под Девочку с фруктовым мороженым. Вот и все, готово!

Рецепт сэндвича с сыром и медом от Теда Баннермана. Раскалить на сковороде растительное масло. Намазать с обеих сторон сливочным маслом два куска хлеба. Взять немного чеддера – лично я предпочитаю нарезанный, но вы можете воспользоваться любым по вашему усмотрению. Это ведь ваш ланч. Взять немного меда и намазать им с одной стороны оба куска хлеба. Положить на мед сыр, а сверху нарезанные кусочки банана. Теперь сложить куски хлеба в сэндвич и обжаривать на сковородке, пока он не подрумянится с обеих сторон. Когда все будет готово, сдобрите его солью, перцем и соусом чили. Разрежьте пополам. Посмотрите, как сочатся сыр и мед. Да такой даже есть жалко! Ну или почти, ха-ха-ха!

Какой же ужасный у меня голос! Как у придурковатого ребенка с лягушкой в животе. Ладно, записывать рецепты я буду, но слушать их стану только в случае крайней надобности.

Вести такие записи мне предложил человек-жук. Сказал вести «дневник ощущений». От этих слов в моей душе поселилась тревога. Но он выразился просто. «Говори обо всем, что происходит и как это на тебя влияет». Ну, об этом не может быть и речи. Но записывать рецепты здорово, на тот случай если я в один прекрасный день исчезну и запомнить их будет уже некому. Завтра приготовлю сэндвич с клубникой и уксусом.

У Мамочки были свои представления о еде, но мне это дело нравится. Как-то раз я подумал, что мог бы стать поваром, может, даже открыть закусочную. Подумать только! «У Теда»! Или же писать кулинарные книги. Но из-за Лорен и Оливии ни того ни другого мне делать нельзя. Я не могу оставить их одних.

Об этом было бы неплохо с кем-нибудь поговорить. (Только не с человеком-жуком, ведь для меня очень важно не показывать ему, кто я такой на самом деле.) Мне хотелось бы делиться рецептами с другом, но у меня его нет.

С сэндвичем в руках я сажусь на диван и смотрю монстр-траки. Это просто здорово. Они оглушительно ревут и едут куда им заблагорассудится. Для них нет преград, их ничто не может остановить. Сыр и монстр-траки. Мне надо бы радоваться. Но в голове одни только клювики и перья. А что, если и я тоже увяз в какой-нибудь липучей ловушке? Если просто исчез? Ведь за моей смертью некому наблюдать.

Мой бок чувствует едва заметное прикосновение. Оливия тычется мордочкой мне в ладонь и забирается на колени, перебирая тяжелыми, бархатистыми лапками. Затем все ерзает и ерзает, пытаясь устроиться как можно удобнее. Она всегда знает, когда я расстроен. От ее урчания вибрирует диван.

– Ну все, киска, давай, – говорю я ей, – тебе пора в ящик, скоро придет Лорен.

Она закрывает глаза и расслабляется. Тельце кошечки становится таким безвольным, что, когда я несу ее на кухню, она чуть не выскальзывает из моих пальцев. Потом открываю крышку старой, сломанной морозильной камеры. Мне еще сто лет назад надо было избавиться от этой штуковины, но Оливии она очень нравится, хотя почему, знает один только Бог. И хотя морозильник давным-давно не работает, я по привычке убеждаюсь, что он не включен в розетку. На прошлой неделе мне стало боязно, что в нем не хватает воздуха, в итоге в крышке пришлось проделать пару лишних дыр. Убивать живых существ, конечно же, трудно, но вот заботиться о них, чтобы они могли жить и быть в безопасности, гораздо труднее. Уж кто-кто, а я точно это знаю.

Мы с Лорен играем в ее любимую игру. В ней много правил, помимо прочего подразумевающих носиться на бешеной скорости на розовом велосипеде по всему дому, выкрикивая названия мировых столиц. За правильный ответ Лорен дважды звонит в свой звонок, за неправильный четырежды. Игра хоть и шумная, зато познавательная, поэтому я ничего не имею против. Когда раздается стук в дверь, я кладу на ее звонок ладонь и говорю:

– Сейчас я открою, а ты сиди тихо. В смысле не шуми. И не подглядывай.

Лорен кивает головой.

Это Леди Чихуахуа. Из ее сумки нервно выглядывает пес. У него поблескивающие, дикие глаза.

– Судя по звуку, у вас тут в самом разгаре какие-то игры, – говорит она, – я хочу сказать, что детям по самой природе положено шуметь.

– Ко мне пришла дочь, – отвечаю я, – так что вы не вовремя.

– Да, несколько лет назад мне говорили, что у тебя есть дочь, – продолжает Леди Чихуахуа. – Кто же мне это сказал? Нет, теперь уже не припомню. Но я точно от кого-то слышала о твоей дочери. Мне было бы очень приятно с ней познакомиться. Соседям надо дружить. Я принесла тебе виноград. Он полезен для здоровья и сладкий, так что всем обычно нравится. Даже детям. Это ведь природная сладость.

– Спасибо, – говорю я, – но мне пора идти. У нас с ней нет возможности проводить много времени вместе. Да и потом, у меня не убрано.

– Как ты, Тед? – спрашивает она. – Нет, правда, как ты?

– В порядке.

– А как мама? Мне бы хотелось получить от нее весточку.

– С ней тоже все хорошо.

Она с минуту молчит и говорит:

– Ладно, думаю, еще увидимся.

– Эй, пап! – кричит Лорен, когда за Леди Чихуахуа надежно заперта дверь. – Чили!

– Сантьяго! – ору в ответ я.

Лорен верещит и стрелой уносится прочь, огибая ощетинившуюся углами мебель. Налегая на педали, она громко поет какую-то песенку о мокрице, и не будь я родителем, ни в жизнь не поверил бы, что куплет о какой-то букашке может доставить столько радости. Но именно это и делает любовь, будто запуская тебе в душу свою руку.

Она вдруг останавливается, визжа шинами по деревянным доскам, и говорит:

– Все, Тед, хватит за мной ходить.

– Но мы же играем!

На меня накатывает отчаяние. Ну все, пошло-поехало.

– Я больше не хочу. Уходи, ты меня бесишь.

– Прости, котенок, – звучит мой ответ, – но это невозможно, потому как я могу тебе понадобиться.

– Не нужен ты мне, – говорит она, – я хочу кататься одна.

Ее голос срывается на визг.

– Я хочу жить в собственном доме, есть собственную еду, сама смотреть телевизор и больше никогда никого не видеть. Хочу уехать в Сантьяго, в Чили.