Читать книгу "Тебя убьют первым - Анна и Сергей Литвиновы"

А вот снились времена, когда космодром не называли еще ни космодромом, ни Байконуром, а был он Тюратамом и полигоном, и действовала всего одна площадка (а другая, сорок первая, была уничтожена ужасным взрывом ракеты Р-шестнадцать, где погиб его отец Флоринский), и не называлась она никаким «гагаринским стартом», потому что никто и не знал еще, и не ведал никакого Гагарина. Тогда, год с лишним, с ноября шестидесятого по январь шестьдесят второго, Владик воспринимал то время, как ссылку – да ведь так оно, в сущности, и было. Он подозревал, что наказали его негласно за связь с болгаркой Марией. Еще бы! Он секретный специалист с допуском по первой форме, а она иностранка, хоть из соцлагеря. Хорошо еще, сослали – а могли ведь и вышвырнуть с работы с волчьим билетом (и из комсомола) или даже посадить. Как бы то ни было, факт оставался фактом: его, молодого, двадцатишестилетнего перспективного инженера, отправили из Подлипок, то есть, читай, Москвы, в пустыню решать интересные (но тривиальные) рабочие моменты. Оторвали от сыночка-младенца Юрика, от великолепной любовницы, болгарки Марии, от столицы, где открывались многозальные кинотеатры, выходили широкоэкранные фильмы и в Кремле рос не по дням, а по часам величественный Дворец съездов. А там, в пустыне, на пятом научно-испытательном полигоне Минобороны он жил в общаге без удобств в комнате на четверых, питался всякой ерундой в столовке для специалистов на второй площадке, и было счастьем, если удавалось в субботу помыться в бане и удрать на попутном грузовике в городок на танцы, что устраивали на танцверанде на берегу Сыр-Дарьи.

А вот поди ж ты! Сейчас воспринималось то время как самое счастливое. И даже неудачные пуски: в ледяном декабре шестидесятого года двух собачек закинули вместо расчетного района в Китай (и подорвали корабль), а два других кабысдоха не вышли на орбиту, уронили их в Туве, а потом четверо суток искали по тайге, но нашли, и живыми, почти здоровыми. Однако все равно, какой подъем был: мы делаем великое дело, готовим запуск первого человека в космос, и скоро он будет наш, советский, и мы реально впереди всех!

Вот и в сегодняшнем предутреннем сне деду Владу вдруг привиделось: он на Байконуре. В той самой своей каморке, бараке на второй площадке, где прожил больше года. И в комнате больше никого, и он знает, что соседи в МИКе и точно в комнату не войдут. И вот он лежит будто бы на кровати, а в комнату вдруг входит Мария – такая, как она была тогда: юная, красивая, чернокудрая, полногрудая. Входит, садится к нему на койку и начинает тормошить его и приговаривать со своим очаровательным болгарским акцентом: «Влади, Влади, как же я соскучилась, как же хорошо, что я нашла тебя здесь, это было непросто, а я справилась». А он в ужасе, ведь это же сверхсекретный объект, а она иностранка, как она смогла проникнуть сюда? А она смеется: «Влади, давай скорее делать любовь», – и снимает кофточку, расстегивает бюстгальтер, обнажает свои великолепные груди и ложится на него сверху. Он высвобождается, кричит в ужасе: «Нет, как ты здесь?! Кто дал тебе пропуск?» А она смеется: «Хорошо, я скажу: да, я шпионка, мы хотим выведать, кто из вас первым полетит в космос, может, ты? Да, я всегда работала на американскую разведку, а ты, Влади, мой агент!»

И тут он просыпается – в ужасе, с напряженными чреслами, но и в разочаровании, потому что ему не двадцать шесть лет и он не молодой ракетчик на Байконуре, не готовит запуск первого советского человека в безвоздушное пространство, и даже не шпион, и нет рядом никакой Марии, тоже юной, кипучей и свежей…

Вика

Наутро в воскресенье у меня имелось в Белокаменной иное дело, однако тоже с дедами московскими связанное.

Дед мой Влад Иноземцев выглядит, с одной стороны, точь-в-точь как полубезумный профессор из голливудского фильма, реинкарнация Дока Брауна из «Назад в будущее»: сухощавый, лысенький, с венчиком развевающихся седых волос. Но при том видок у него – будто бы этот «Док Браун» оттарабанил лет двадцать в морской пехоте, причем на командных должностях. Все-таки советский космос был всегда организацией полувоенной, и даже тот, кто, вроде деда, формально в армии не служил, подпитывался на полигонах-космодромах, совещаниях и пусках воинской дисциплиной. Поэтому был Владислав Дмитриевич, вдобавок к живой безуминке и венчику волос, подтянутым, с отменной выправкой, скупым и точным в жестах.

К нему, на улицу Дмитрия Ульянова, я приехала спозаранку в воскресенье. Квартира деда подкупала огромным количеством книг и тем, что содержалась в идеальном порядке: ни пылинки, ни соринки. И это при том, что лет семь после смерти второй жены не касалась ее, насколько я могла судить, рука женщины. Однако в последнее время и дед Иноземцев стал сдавать. Кое-где от стены отставали обои. Старинная вытяжка на кухне покрылась хлопьями жирной пыли. В дальних углах комнат повисла черная паутина. Дед, по причине старости и близорукости, похоже, переставал запустение различать – а может, просто руки становились немощными. Я сделала для себя мысленную пометку, что в следующий визит в Первопрестольную следует вызвать ему профессиональную генеральную уборку (и оплатить, разумеется).

Дед мне ужасно обрадовался, потащил на кухню пить чай – тортик я привезла с собой. Хлопотал над чашками, разглагольствовал:

– Ты даже не представляешь, моя крошка, какие чудесные привилегии приносит мой возраст! Например, пить чай с каким угодно количеством сахара и съедать несчетное количество кусков торта – о фигуре мне заботиться уже поздно, да и сахарный диабет не успеет развиться. И кофе тоже можно потреблять без ограничений, потому что пониженное давление, астения, надо сдабривать. Да даже и с коньяком с утра!

– Так за чем же дело стало? Я и коньячок привезла.

– Нет-нет, хочу тебя, голубка моя, воспринимать на трезвую голову. Всю жизнь старался, если посторонняя женщина вдруг случится в доме, прежде всего, ее напоить – отчего и сам голову терял. Впрочем, увы, увы, не так часто это происходило – мы все больше работали, ковали ракетно-ядерный щит. Все время сроки поджимали, лихорадка, проверки, тесты. Было, прямо скажем, не до баб-с. А теперь они уже и не нужны. Наслаждаешься только вприглядку молодостью и красотой. Ладно, хватит ерунду нести (это я себе говорю). Пора и чаевничать.

Когда мы уселись за идеально вымытый, до белизны, столик на кухне (до него у деда руки доходили), я задала главный вопрос:

– Скажи, дед Влад! А почему вы все мне так легко поверили? Что я вам внучка? Я ведь никаких вам доказательств не представила?

Он – вот святой человек! – только развел руками:

– А зачем тебе было врать?

– И все-таки?

– Ну, раз твоя мама сказала тебе, что обрюхатил ее мой сынок – значит, она знает. Женщины ведь всегда это ведают. Вдобавок я своего Юрочку хорошо помню, какой он в молодости был. Он не то что ни одной юбки не пропускал… Там другое слово: не мог устоять перед красивой, умной женщиной. Осаждал ее и на все готов был, чтоб добиться. А твоя мама, по твоим рассказам судя и по твоему прекрасному лицу, как раз такой, очаровательной и умной, и была.

– Спасибо, конечно, но все-таки я хотела бы представить доказательства.