Читать книгу "Пушкин и его современники - Юрий Тынянов"

Так на широком культурно-историческом фоне вырисовывается новая оценка, новый образ "Горя от ума": "Горе от ума" - комедия о том времени, о безвременье, о женской власти и мужском упадке, о великом историческом вековом счете за героическую народную войну: на свободу крестьян, на великую национальную культуру, на военную мощь русского народа - счете, неоплаченном и приведшем к декабрю 1825 г.".

3

Естественно, что центром или центральной базой историко-литературных исследований Ю. Н. Тынянова было творчество Пушкина. Сюда относится много частных его работ и наблюдений. Но и в этих трудах за отдельными, казалось бы, периферийными или специальными, узкоконкретными задачами Ю. Н. Тынянов умел открывать широкие исторические и теоретические перспективы литературной науки.

Так, получило широкую известность очень важное для понимания развития стилей русской художественной прозы (например, Л. Толстого) наблюдение Ю. Н. Тынянова над структурой образа автора в пушкинском "Путешествии в Арзрум". По мнению Ю. Н. Тынянова, "главная стилистическая черта "Путешествия": объективность рассказа, нейтральность авторского лица". Автор как бы отказывается судить о иерархии описываемых предметов и событий, о том, что важно и что не важно, в результате чего получается искажение перспективы. Этот метод изображения и описания, несомненно, оказал влияние на автора "Войны и мира".

В незаконченной статье "О композиции "Евгения Онегина" Ю. Н. Тынянов сначала обсуждает важный вопрос о структурных различиях поэзии и прозы. Он выдвинул такой принцип разграничения: "Деформация звука ролью значения конструктивный принцип прозы: деформация значения ролью звучания конструктивный принцип поэзии. Частичные перемены соотношения этих двух элементов - движущий фактор и прозы и поэзии".

Поэтому прозаический смысл всегда отличен от поэтического; с этим согласуется тот факт, что и синтаксис и самая лексика поэзии и прозы существенно различны.

Крупнейшей семантической единицей прозаического романа является герой. Но "герой стихового романа не есть герой того же романа, переложенного в прозу". Не надо фантазировать по отношению к "Евгению Онегину" о том, чего нет в тексте этого произведения. "Выпуск романа по главам, с промежутками по нескольку лет, - совершенно очевидно разрушал всякую установку на план действия, на сюжет, как на фабулу; не динамика семантических скачков, а динамика слова в его поэтическом значении. Не развитие действия, а развитие словесного плана".

Эти тыняновские наблюдения и заметки не определяют и не разъясняют вполне композиции "Евгения Онегина". Но в них много остроумных мыслей. Все это настраивает на решительный пересмотр проблем композиции "Евгения Онегина", структуры образов его персонажей и специфических особенностей стилей этого романа.

В статье "Пушкин и Тютчев" на основе тщательного анализа большого разнообразного материала раскрывается сдержанное, отнюдь не сочувственное отношение Пушкина к поэзии Тютчева, рисуется широкая картина развития русской поэзии в 30-е годы, идущей непушкинскими путями, и предлагается острая характеристика своеобразия тютчевского творчества с его тяготением к жанру "фрагмента", к индивидуализированной структуре образа, к общим философическим темам. "Стихи Тютчева связаны с рядом литературных ассоциаций, и в большой мере его поэзия - поэзия о поэзии".

4

Ю. H. Тынянов стремился понять общие закономерности развития пушкинского стиля. Он думал, что здесь коренится исток или начало всех течений в истории русской поэзии XIX в. Он видел, что современное ему изучение творческого наследия Пушкина движется часто по ложному пути.

Трезвый, точный и методологически безупречный, в его историко-филологическом существе, тыняновский анализ тех любительских приемов, с помощью которых энтузиасты и партизаны пушкиноведения (например, Н. О. Лернер) стремились приписать великому нашему поэту понравившиеся им анонимные литературные тексты первых десятилетни XIX в., остроумен, беспощаден и очень поучителен.

Проблема развития стиля Пушкина во всех разновидностях нашла свое воплощение и освещение в обобщающем очерке Ю. Н. Тынянова "Пушкин". Здесь Ю. Н. Тынянов дает яркую и во многом подтвержденную последующими разысканиями картину развития пушкинского творчества. Он справедливо отстаивает значение лицейской лирики Пушкина, подчеркивая, что "Пушкин никогда не отказывался от лицейских стихов". Переработка их в 1825 г. полна глубокого стилистического интереса. "...Пушкин считал лицейские стихи не подготовительной черновой работой отроческих лет, а вполне определенным этапом своей поэзии". Лицейская лирика Пушкина "неразрывно связана с периферией литературного течения, называемого "карамзинским". Трудно согласиться с Ю. Н. Тыняновым в его оценке и интерпретации пушкинской лирики послелицейского периода как непосредственного поэтико-реалистического и поэтически точного воспроизведения "конкретных жизненных обстоятельств". Тут он разделял широко распространенный и теперь предрассудок, что Пушкин был в искусстве реалистом почти от самого рождения. Впрочем, к понятию реализма здесь подмешивался далекий от него признак автобиографичности. Это смешанное антипоэтическое, а отчасти и антиисторическое представление и сейчас владеет сознанием многих из читателей и толкователей пушкинской поэзии. Но и здесь основное обобщение Ю. Н. Тынянова не потеряло цены и до сих пор: "Элегии, наряду с посланиями, явились у Пушкина жанром, уже не противоречащим большим задачам и большим жанрам литературы, эпосу и драме, как то было в поэзии непосредственно предшествовавшего периода, когда элегии с изображениями общих чувств и условных героинь превратились в мелочной жанр, жанр мелочей. Напротив, лирика стала у Пушкина как бы средством овладения действительностью в ее конкретных чертах и первым, главным путем к эпосу и драме" (см. "Безыменная любовь").

Тынянов поднимает важную для раннего течения пушкинской поэтики проблему "литературной личности" (я бы сказал: "образа автора"). "Противоречивость лексических рядов", "эклектическая маскировка предметов", словесные излишества - характерные черты этой стилизаторской лирики. Кризис этого стиля и выход из него относятся к 1817-1818 гг. Выступают новые черты лирического героя и образа автора ("потомок негров безобразный", а затем "высокий поэт", ср. "Поэт и чернь" и др.). Изложение сжимается, выдвигается принцип "недоговоренности". "Слово стало заменять у Пушкина своей ассоциативною силою развитое и длинное описание". Быстрая смена лексических рядов, внутренне объединенных, но относящихся к разным планам, ложится в основу композиции лирического произведения. "Это отношение к слову как к лексическому тону, влекущему за собой целый ряд ассоциаций, дает возможность передавать "эпохи" и "века" вне развитых описаний, одним семантическим колоритом" (ср. послание "К вельможе"). На этом фоне все сильнее обозначается прием "семантической двупланности". "Семантика Пушкина - двупланна, "свободна" от одного предметного значения и поэтому противоречивое осмысление его произведений происходит так интенсивно". Расширяется круг "больших форм": от лирики к эпосу, от эпоса к стиховой драме. Уже в "Руслане и Людмиле" Пушкин принимает жанр сказки, но делает ее эпосом, большой эпической формой. Авторское лицо здесь то появляется, то исчезает. Создается синкретическая комбинированная форма (тут и послание, и элегия, и вставные романсы, и т. д.). Автор - то эпический рассказчик, то иронический болтун, сам забывающий, о чем идет речь (Песнь V, "Да, впрочем, дело не о том", "Но полно, я болтаю вздор"). Переход из одного тона в другой требовал нового стиля. Это была жанровая революция. В результате образования комбинированного жанра "Руслана и Людмилы" была нащупана новая эпическая пружина большой мощности. Авторские отступления приобретали уже не статическое, а энергетическое значение: переключение, перенесение из одного плана в другой само по себе становилось двигательной силой. При этой внефабульной динамике герои тоже могли переключаться из плана в план. У них остается, в сущности, "амплуа героев, на которые нагружается разнообразный материал". Герои - это, по выражению Галича ("Опыт науки изящного") "мнимое средоточие" поэмы. В "Кавказском пленнике" "герой по самому своему положению в поэме был рупором современной элегии, стало быть конкретизацией стилевых явлений в лицо". В итоге внефабульного развития сюжета поэма получилась раза в четыре меньше "Руслана и Людмилы". Фабулу здесь поглощает материал, герой - попытка психологизации, создания характера. Дальнейшее углубление непосредственной связи с конкретным материалом - это поэма "Братья разбойники". Это - поэма-фрагмент. Рассказ ведется через героя. В этой поэме Пушкин делает попытку добиться интонации действующих лиц, воспроизвести "краткую прерывистую речь героя". Для лирического сказа от имени героя не оказалось лексического строя; этот строй колеблется в поэме между "харчевней", "острогом" и "кнутом", с одной стороны, и стилем "байронической элегии", с другой" (ср. "Архаисты и новаторы", стр. 258).