Читать книгу "Шут - Эндрю Гросс"

Говоря это, кастелян снова опустил колесо. Лежа на земле, я слышал заглушенный водой стон Ало.

— Хотите драться? — заорал Норкросс. — Так деритесь во славу вашего сеньора, когда он потребует от вас этого. Но закон есть закон. Вы же понимаете, что такое закон? Понимаете?

Он не торопился поворачивать колесо, даже облокотился на него.

И тогда по толпе пронесся жалобный призыв:

— Помилуйте… поднимите мальчика. Поднимите.

Я сжал кулаки, мысленно ведя счет. Двадцать… тридцать… сорок…

Норкросс картинно вскинул бровь.

— Боже… совсем забыл о времени.

Он медленно повернул колесо, и город увидел распухшее, с широко открытыми глазами лицо мальчика. Рот у него был открыт, но жизнь уже ушла.

Мари дико вскрикнула, по лицу Жоржа текли слезы.

— Какая жалость, — вздохнул Норкросс, вращая колесо, пока безжизненное тело ребенка не оказалось вверху. — Похоже, доля мельника ему все же не по плечу.

Жуткая тишина повисла над деревней. И нарушили ее лишь всхлипы вышедшей из мельницы на подгибающихся ногах Эме.

— Трогаемся! — Норкросс дал знак своим рыцарям. — Думаю, они тут поняли, что хотел донести до них герцог.

Пересекая площадь, он остановился около меня и опустил ногу в тяжелом сапоге на мою шею.

— И не забудь про свое обещание, морковная голова. Я присмотрю за тем, как ты будешь расплачиваться со своим господином.

Глава 5

Тот страшный день перевернул мою жизнь. Вечером, когда мы лежали в постели, я рассказал Софи обо всем, что случилось, ничего не утаив. Мы всегда всем делились, как плохим, так и хорошим. Комнатка, служившая спальней, помещалась позади постоялого двора, и кроватями нам служили расстеленные на полу перьевые тюфяки. Я нежно поглаживал длинные белокурые волосы Софи, спускавшиеся едва ли не до талии. Каждое ее движение, каждый вздох напоминали, как сильно я люблю ее. Моя любовь нисколько не ослабела с того дня, когда мы впервые увидели друг друга.

Да, то была любовь с первого взгляда. А ведь мне тогда едва исполнилось десять лет!

Детство мое прошло в постоянных разъездах с группой странствующих голиардов, которым меня в совсем юном возрасте отдали после смерти матери, любовницы какого-то священника, когда скрывать мое присутствие в его доме стало невозможно. Эти люди отнеслись ко мне как к своему и воспитали соответственно, обучив латыни, грамматике и логике, преподав основы чтения и письма.

Но прежде всего они научили меня играть. Мы останавливались в больших городах — Ниме, Клюни, Пю, где собирали толпы зевак, желающих послушать непристойные песенки, посмотреть на жонглеров и гимнастов. Каждое лето наш путь пролегал через Вилль-дю-Пер. Однажды я увидел Софи на постоялом дворе, принадлежавшем ее отцу, и она, смутившись, все же не успела спрятать от меня свои голубые глаза. Позднее я заприметил ее, когда она подглядывала за нами — за мной! — во время репетиции, и, сорвав подсолнух, подошел к ней.

— Что на входе бывает твердым, а на выходе мягким?

Глаза у нее широко раскрылись, а щечки зарделись.

— Только у дьявола могут быть такие ярко-рыжие волосы, — сказала она и убежала.

Я так и не успел дать ответ: капуста.

Каждый раз, когда мы возвращались, я приходил к ней с подсолнухом, а тем временем неуклюжая девочка постепенно превращалась в самую красивую девушку из всех, кто попадался мне на глаза. Она же встречала меня шутливым стишком:

Встретила девушка молодца-странника

В лунную тихую ночь…

Утро пришло, только слезы остались,

Чем ей, бедняжке, помочь?

Как-то я назвал ее своей принцессой, а Софи ответила, что у меня таких принцесс, должно быть, в каждом городе по дюжине. Но это было не так. Каждый раз я обещал вернуться и всегда возвращался. А потом просто остался.

Те три года, что мы были женаты, стали самыми счастливыми. Впервые в жизни я чувствовал, что не хочу уезжать. Впервые в жизни я влюбился.

Но в ту ночь, когда мы лежали, обнявшись, на перьевых тюфяках, что-то говорило мне, что больше я так жить не могу. Ярость и гнев клокотали в сердце, ужас случившегося днем переполнял душу. Я знал, что это никогда не кончится, что на место одного Норкросса всегда придет другой, что вместо одной подати всегда появится другая, еще более тяжкая. Я знал, что Ало — не последний, что та же участь грозит каждому. И вполне может случиться, что однажды к мельничному колесу привяжут моего сына.

Так будет до тех пор, пока мы не получим свободу.

— Софи, мне нужно сказать тебе нечто очень важное.

Я поудобнее пристроился к ее теплой спине.

Софи уже почти уснула.

— А это не подождет, Хью? Что может быть важнее того, чем мы только что поделились друг с другом.

Я глубоко вздохнул.

— Раймунд Тулузский собирает армию. Мне рассказал Поль, возчик. Через несколько дней они выступят в Святую землю.

Софи повернулась и посмотрела на меня как-то неуверенно, должно быть, еще не понимая, зачем я сообщаю ей об этом.

— Я должен идти.

Ошарашенная известием, она приподнялась.

— Ты хочешь принять крест?

— Дело не в кресте, за это я бы драться не стал. Но Раймунд пообещал свободу всем, кто вступит в его армию. Свободу, Софи… Ты же видела, что случилось сегодня.

Она села.

— Да, Хью, видела. И поняла, что Болдуин никогда не освободит тебя. Как и никого из нас.

— Придется, — не согласился я. — У него просто не будет иного выбора. Они с Раймундом союзники, ему некуда деться. Подумай, милая, как все изменится. Кто знает, что меня там ждет? Что я смогу найти? По рассказам, там полным-полно сокровищ, которые только и ждут, когда же их возьмут. А священные реликвии? Одна может стоить больше, чем тысяча постоялых дворов вроде нашего.

— Ты уходишь, — отводя глаза, прошептала она, — из-за того, что я не смогла родить тебе ребенка.

— Нет, нет! Никогда так не говори! И даже не думай! Я люблю тебя больше всего на свете. Каждый день, когда я вижу, как ты убираешь двор или возишься на кухне в дыму и копоти, я чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Нам суждено быть вместе, мы предназначены друг другу. Ты и не заметишь, как я вернусь.

Софи кивнула, хотя я и видел, что не убедил ее.

— Ты ведь не воин, Хью. Тебя могут убить.

— Я сильный и ловкий. Здесь никто не способен повторить мои трюки.

— И никто не желает слушать твои глупые шуточки, — фыркнула Софи. — Кроме меня.

— Ну, тогда я напугаю неверных своими ярко-рыжими волосами.