Читать книгу "Когда мы верили в русалок - Барбара О'Нил"

Я смотрю на маму.

– Переедешь ко мне или будешь приходить утром и вечером, чтобы его покормить?

– Перееду. – Мама ставит на стол тарелку с восхитительно горячим перченым омлетом. – Иди ешь.

Я встаю.

– Он наверняка будет все время прятаться.

– Ну и что? Зато будет знать, что он не один. А через пару деньков, глядишь, возьмет в привычку спать вместе со мной.

Запах лука и перца еще больше разжигает аппетит, и я набрасываюсь на омлет подобно шестнадцатилетнему мальчишке, а в памяти мелькают картины прошлого. Мы с Джози маленькие, она склоняется надо мной, проверяя, не сплю ли я; ее длинные волосы щекочут мне шею. Я слышу ее заливистый смех, представляю, как она играет с Угольком, швыряет палку, а он ее снова приносит. Сердце начинает ныть, и это не метафора: оно болит по-настоящему. Груз воспоминаний, тоски и гнева настолько тяжел, что я прекращаю жевать и, положив вилку, протяжно вздыхаю.

Мама сидит рядом, молчит. Я вспоминаю, какой у нее был голос, когда она сообщила мне о смерти Джози. Сейчас ее рука легонько дрожит. Видимо, стараясь это скрыть, она якобы как ни в чем не бывало – словно это самое обычное утро и жизнь течет как обычно – подносит ко рту чашку.

– Серфингом занималась?

Я киваю. Мы обе знаем, что именно так я снимаю напряжение. Примиряюсь с собой. С жизнью.

– Да. И это было здорово.

Мама сидит на втором из двух стульев, что стоят у стола. Взгляд ее прикован к океану. На ее серьезных губах играет солнечный блик, и мне вдруг вспоминается, как она смеялась с моим отцом, широко открывая алый рот, как они кружились в танце на террасе «Эдема». Трезвая Сюзанна куда более приятное существо, чем Сюзанна пьяная, но порой я скучаю и по той – по ее неукротимой пылкости, экспансивности.

– Ладно, пойду, – говорю я, может быть, надеясь увидеть хотя бы тень той молодой женщины.

И на мгновение глаза ее загораются. Она берет меня за руку, и в кои-то веки я не отдергиваю ее, а, напротив, сжимаю ладонь матери в приступе великодушия.

– Обещаешь, что будешь жить у меня? – спрашиваю я.

Свободной рукой она чертит «Х» на левой стороне груди и затем вскидывает ее, давая клятву:

– Обещаю.

– Тогда ладно. Улажу все формальности и сразу в путь. – Волна предвкушения и ужаса поднимается в груди, плещется в животе. – Матерь Божья! Вдруг она и вправду жива?

– Тогда я придушу ее собственными руками, – говорит Сюзанна.

Глава 2

Мари

– Куда ты меня везешь? – спрашиваю я, пальцем пытаясь сдвинуть с глаз повязку.

Саймон, мой муж, шлепает меня по руке.

– Не тронь.

– Мы едем уже целую вечность.

– Это приключение.

– Займемся извращенческим сексом, когда прибудем на место?

– Изначально я это не планировал, но раз ты сказала… – Его ладонь опускается на мою руку и ползет к груди. Я смахиваю ее. – А что, отличная идея. Ты – обнаженная, с завязанными глазами, под открытым небом.

– Под открытым небом? В Окленде? М-м, нет.

Я пытаюсь понять, куда мы направляемся. Несколько минут назад мы съехали с автострады, но на слух я по-прежнему не могу определить, в каком мы районе. Можно было бы сориентироваться по преодоленному расстоянию, но это если бы мы жили не в Девонпорте, откуда долго добираться до многих других районов города. Подняв голову, я принюхиваюсь и улавливаю запах хлеба.

– Уф, пекарней пахнет.

– Одна подсказка есть, – хмыкает Саймон.

Какое-то время мы едем в молчании. Потягивая кофе из бумажного стаканчика, я в волнении думаю о своей дочери Саре. За завтраком она закатила истерику, заявила, что не пойдет в школу. Пряча лицо в растрепанных темных волосах, которые словно накидкой укрывали ей плечи и руки, причину она назвать отказывалась, и только твердила, что школу она ненавидит, что там ужасно и она хочет учиться дома, как ее (странная и жеманная) подруга Надин, живущая с нами по соседству. Самый настоящий бунт со стороны семилетней девочки, которая слыла лучшей ученицей в классе.

– Как по-твоему, что с Сарой?

– Наверняка просто с кем-то поссорилась, хотя надо бы заехать в школу, поговорить с учителями.

– Да, пожалуй.

Сара ни в какую не соглашалась идти в школу, хотя старший брат вызвался приглядеть за ней. Лео в девять лет был копией своего отца: те же густые блестящие темные волосы и бездонные глаза, как глубь океана, та же долговязая фигура. Уже сейчас видно, что он будет таким же атлетичным, как его отец: Лео с полугода плавает как рыба. И подобно отцу, он не поддается плохому настроению и не теряет уверенности в себе, в отличие от меня и Сары.

Для себя я даже не мыслю жизнь без забот и тревог, но их оптимистичный настрой мне импонирует.

– К сожалению, она пошла в мать.

– В детстве ты была подвержена приступам уныния?

– Это еще мягко сказано, – смеюсь я. Треплю мужа по руке, даже с завязанными глазами безошибочно определив, где она лежит на сиденье. – И теперь подвержена, как заметили бы некоторые.

– Я их мнения не разделяю. Ты – само совершенство. – Саймон стискивает мою ладонь, и в этот момент мы резко поворачиваем, – вероятно, на подъездную аллею, предполагаю я. Небольшое расстояние автомобиль преодолевает, двигаясь под наклоном вверх, и затем останавливается.

– Повязку можешь снять, – объявляет Саймон.

– Слава богу. – Я срываю с глаз повязку и, тряхнув головой, ладонью приглаживаю волосы по всей длине.

Но открывшийся моему взору вид мне мало о чем говорит. Мы находимся в туннеле, образуемом древовидными папоротниками и лианами. В одном месте дорога усыпана темно-зелеными плодами, нападавшими с ветвей фейхоа.

– Где мы, черт возьми?

Саймон вскидывает одну густую темную бровь; его большой рот кривится в усмешке.

– Готова?

Сердце в груди подпрыгивает.

– Да.

Пару минут он едет вперед по разбитой ухабистой дороге, которая идет вверх, а потом мы неожиданно выкатываем из густых зарослей на широкую круговую подъездную аллею перед красивым домом 1930-х годов, который стоит отдельно на фоне необъятного голубого неба и безбрежного синего моря.

У меня перехватывает дух. Саймон еще не заглушил мотор, а я, с раскрытым ртом, уже выскакиваю из машины.

Сапфировый Дом.

Двухэтажный особняк в стиле ар-деко высится над гаванью и чередой островов, что тянутся вдалеке. Я резко поворачиваюсь, и передо мной, сверкая и переливаясь в лучах яркого утреннего солнца, простирается внизу город. Отсюда мне видны три из семи его вулканов. Я снова обращаю лицо к дому, и у меня сдавливает грудь. Этот особняк завораживает меня с тех самых пор, как я сюда приехала, отчасти из-за трагической истории, что связана с ним, но главным образом потому, что он стоит на этом холме. Элегантный и горделивый. Недоступный, как Вероника Паркер, кинозвезда, построившая для себя этот дом в 1930-х и впоследствии погибшая от рук убийцы.