Читать книгу "Тёмное сердце ректора Гордеева - Лючия фон Беренготт"

С передних рядов на меня обернулась, ехидно ухмыляясь, Оксанка Зуева, закадычная подружка Бурковой. Я было стрельнула в нее глазами, но тут же мне стало не до игр в гляделки.

Как всегда в черном, мрачный и кривящий недовольно губы, за кафедру взошел ректор.

Откуда он появился? Да бог знает! Он вечно появлялся, словно неоткуда и куда не звали.

– Добрый день… – процедил, окидывая всех тяжелым, темным, ненавидящим взглядом. Ясно давая понять, что нихрена день не добрый – особенно у нас, несчастных, оказавшихся на его пути бедолаг.

При звуке его голоса мне совсем поплохело и стало казаться, что легче кому-нибудь продаться в рабство недели на две.

– Как вам, наверняка, уже известно… – продолжил ректор, опуская глаза в папку, которую медленными, гипнотизирующими движениями разложил перед собой. – А кому неизвестно, советую в следующий раз такие важные моменты из своего внимания не пропускать… с первого октября этого года следующие поправки были внесены Министерством образования в существующее положение о стипендиях и льготах очным студентам…

С этого момента я перестала его слушать и понимать, погрузившись в странное, почти медитативное состояние – которое, наверняка, было результатом переживаемого мной сильнейшего стресса. Страх и безысходность сковали меня настолько, что трудно было даже языком пошевелить, не то, что встать на ноги.

Все что я могла делать – это смотреть на ректора, следить за каждым его движением – все глубже и глубже погружаясь в какой-то липкий, тягучий и безвозвратный омут, словно он опутывал меня, затягивая всё дальше этими своими медленными, и вместе с тем удивительно точными и просчитанными движениями рук, сковывая мою волю к сопротивлению и лишая самых базовых инстинктов – таких как самосохранение, например…

Наверняка, именно так чувствует себя отравленная паучьим ядом жертва – постепенно закручиваемая в паутину и погружаясь в последний в своей жизни сон…

Как я его поцелую? – вдруг подумалось. Такого страшного, всесильного и величественного во всем – даже в своем человеконенавистничестве? Кто я вообще такая, чтобы его целовать?!

Неожиданно во рту стало совсем сухо, я попыталась набрать слюну, чтобы глотнуть...

И в этот момент ректор вдруг замолчал, поднял голову… и посмотрел на меня.

Прямо, черт бы его побрал, на меня!

Чуть склонил голову, прищурился… И этого оказалось достаточным, чтобы мое сердце выскочило из сковавшего его оцепенения и понеслось куда-то яростным, неистовым галопом. Боже мой, неужели он меня заподозрил?!

Вот я дура, что пялилась на него! Теперь точно не подпустит к себе!

А может оно и к лучшему? Если я физически не смогу к нему подобраться, потому что он, допустим, руку вперед выставит – разве это не будет означать, что я сделала все возможное, чтобы выполнить условия договора? Ведь не должна же я буду силой пробиваться к его царственным губам?

А они ведь именно такие, остолбенело поняла вдруг – царственные.

Величественные, как и весь он, этот чертов мизантроп. Благородные, чувственные и почти совершенной формы, создающие с одной стороны контраст с его резким и хищным лицом, а с другой – идеально подходящие к прямому, с небольшой горбинкой, породистому носу…

Я заставила себя перестать пялиться, опустила глаза, но все еще чувствовала на себе его взгляд – подозрительный, внимательный и заранее в чем-то обвиняющий. Из-за этого сердце никак не хотело успокаиваться – колотилось и колотилось, заставляя кровь быстрее бежать по винам, дыхание прорываться в грудь судорожными толчками, а руки трястись, как у алкоголика после запоя.

И что мне теперь делать, если он будет вот так следить за мной?

Короткий спич ректора явно подходил к концу, я же лихорадочно соображала.

Сделаю вид, что ушла, решила наконец, а потом тихонько вернусь, прячась за спинами тех, кто будет толпиться вокруг него, дожидаясь своей очереди. Эффект неожиданности – вот залог успеха всех нападений! И не надо пытаться изобрести велосипед.

Лекция вместе с ее информативной частью закончилась, кафедру снова занял Васильченко. Взял у ректора бумагу со списком сегодняшних «счастливчиков».

– Фадеева, Лобанов, Игнатьев, Воронцов, Уткина… – прочитал с ноткой сожаления и сочувствия в голосе, – останьтесь пожалуйста в аудитории, у Демьяна Олеговича к вам… вопросы.

В этот момент ректор кашлянул, и Васильченко с готовностью оглянулся на него.

– Что? Еще кто-то?

Ректор чуть заметно шевельнул губами, произнося что-то невнятное.

– Понял, – тем не менее ответил лектор. Повернулся к классу и добавил, с сочувствием глядя уже не меня. – Никитина, ты тоже останься. Остальные свободны.

Глава 4

Меня словно прибило сверху огромным, увесистым мешком. Адреналин зашкалил, кровь мгновенно вскипела…

«Никита, останься, Никитина, останься, Никитина…» – без конца крутилось в голове – все быстрее и быстрее, сливаясь в одно целое, цепляя конец с началом, с каждым оборотом все больше превращая вполне понятную и обыденную фразу в какую-то бессмысленную белиберду…

– Ты в порядке? – прошептала Элька, вероятно заметив, что я качнулась – от словесной карусели начала сильно кружиться голова.

– Нет… – прошептала в ответ деревенеющими губами. – Мне плохо… Все отменяется, Эль, я не смогу… Я… Зачем он меня зовет?!

Мой телефон рядом брякнул сообщением. Видя, что я не в состоянии, подруга подняла его и глянула. Стараясь успокоить бушующий в ушах пульс, я тоже скосила глаза.

С незнакомого и нераспознаваемого номера пришло сообщение.

«Помни про процент, Никитина. Уже тридцать тысяч должна».

– Сука… – выругалась Элька. – Может, и в самом деле все отменим? Найдешь работу, возьмешь аванс…

Я слабо кивнула, потом помотала головой…

– Кто мне аванс даст, Эль? Еще скажи ссуду в банке взять…

– А если положить на нее? На Буркову? С большим таким, толстым прибором…

– И прятаться год по подъездам от ее дружков?

– Тогда кончай тут заваливаться, сопли подобрала и вперед! – зарычала, вдруг разозлившись, Элька. – То же мне, тургеневская барышня нашлась! Играть не надо было, когда денег нет, картежница хренова!

Как ни странно, ее ругань придала мне решимости и поставила на ноги – в буквальном смысле этого слова, потому что я вдруг нашла в себе силы встать и побрести по пологим  ступенькам вниз, к сцене – туда, где оставленные для «разговора» студенты столпились вокруг Гордеева, который стоял, прислонившись и чуть присев на стол рядом с кафедрой.

А экзекуция уже началась.

Вот ректор выслушал и назначил штраф одному человеку – Сене Мартынову, имевшему несчастью уронить под своим большим весом библиотечную полку – отменил уже запланированную пересдачу второму, подготовил к отчислению третьего (точнее, третью – Оксанку Смирнову, которую заподозрили в списывании)…