Читать книгу "Небылицы и думы - Иван Охлобыстин"

Плохо, с пристрастием, смотрели на ряды водочных бутылок. Дома двести литров водки. Горячительным и патронами на общественные беспорядки в том году запасались.

Тут выяснилось, что утро настало и на работу пора. Позвонили с известием, что машина уже у дома.

Работалось нормально. Очевидно, в процессах, жестко мотивированных финансово, тело включает недоступные для праздности резервы.

Со съемок вернулся вроде бы уставшим. «Ну вот, – подумал. – Сейчас в сон как в омут». И?! Тело лежало ровно час, потом поднялось и традиционно двинулось на улицу. А привезли меня, извините, к полуночи. Логика тела была очевидна, но я все больше склонялся к виски. Хотя на этом градусе измота – только абсент. Но абсент как Джуманджи, не факт, что из сказки обратно вернешься. Виски законопослушней, хоть и нудновато. Однако тело отравлению сопротивлялось. Надеялось естественным путем до сна истощиться. Куда там?! Человек не подозревает и о малой толике той физической и умственной мощи, коей Господь наделил его.

Я прихватил с собой плеер с Dead can Dance и к половине четвертого утра обошел под кельтские камлания все работающие в районе ночью учреждения, включая пункт травматологии, трамвайное депо и даже поднялся по ржавой лестнице на крышу старой котельной. Была у меня в детстве такая же котельная, с такой же лестницей. Еще тогда мечтал забраться. И причем на самый верх трубы, где красная лампочка прямо под облаками горела.

После еще нескольких ночных проказ я убедил тело попробовать горячую ванну и мед. Липкого и полуобваренного в ванной утром меня застала супруга, куда принесла обкакавшегося во сне Савву. Нежная мать заглянула в мои выпученные, не ко времени осмысленные глаза и крайне обескуражилась.

Тут, как водится, и машина со съемок подъехала.

Работалось хорошо, даже чуть-чуть лучше, чем прежде. С огоньком. Что по мне – немного это странно. Да вот: много и без повода смеялся. По возвращении домой веселое настроение меня не оставило, и, когда семья улеглась, я разрешил телу вырваться на улицу. Вышел, взглянул в затухающий горизонт, и он мне категорически не понравился. Да не только он. Все как-то не по-нашему было. Словно рядом, поддавливая этот, двигался другой мир. Время от времени из другого мира прорывались бесформенные объекты. Но не осмысленные еще нами законы природы не позволяли этим объектам себя реализовать в полной мере.

Я пошел по улице прямо, никуда не сворачивая, мимо комплекса зданий налоговой инспекции, в сторону Волоколамского шоссе. Соседний мир крался где-то неподалеку, ускользая от глаз за черным зиккуратом электростанции, за черепицей автомобильных крыш на стоянке, у ослепительно желтой бензоколонки. С каждым шагом его явственное присутствие наполняло мой организм мистической силой. Мне грезилось, что при желании я мог бы легко передвигаться, прыгая по фасадам зданий, верхушкам деревьев, заглядывать в окна и поправлять покосившиеся скворечники. Естественно, на практике я этого предпринимать не намеревался, искренне полагая, что подобные чувства – не более чем случайный набор стандартных нейролептических реакций, и виной тому бессонница. К половине седьмого утра неземные чувства отступили, и я первый раз зевнул.

Через полчаса в районе тушинского аэродрома меня подхватила служебная машина и отвезла на съемки.

На этот раз работалось как в открытом космосе. Звуки шли издалека, действия были строго скоординированы. Когда объявили обед, я еще десять минут стоял перед выключенной камерой, пока пробегающий мимо звукорежиссер не предложил перекусить. Разум в общей интриге не участвовал. Разум скользил в верхних слоях общественных мыслеформ, столь же разных, сколь и завершенных. Улучшать их не было смысла, ни одна все равно в этом десятилетии не пригодится. Правда, иногда сквозь сладкую дымку истин прорывались рваные всклоки чьих-то либо нарко-, либо похмельных прозрений. Прорывались и вновь со стоном погружались в безбрежную, вязкую ширь.

В конце смены я зевнул второй раз. Третьего не было, потому что я уснул по дороге домой, в машине. И пока ехал – выспался. Очнулся у своего подъезда бодрым весельчаком! Понял, что пилюль не миновать. Нашел в «Яндексе» фармакологию, подобрал препараты, заказал с курьером. Пока тот ехал, я молился, по доставке принял тройную порцию мелатонина и уснул. А следующим днем Прощеное воскресенье было. Я у всех, кого поймал, прощения попросил. За что – не очень понятно. Чужого не брал, за глаза не обсуждал, разве мог раздражать самим фактом своего существования. Это – да. Мог. Так и прощения искренне просил.

И бессонница отступила. Но пришли сны. И какие! Но об этом позже.

Усталость

Здравствуй, матушка усталость. Еле жив кавалер словесности Иван Охлобыстин, по букве метрических данных. То приходится ему (то есть мне, как вы сами понимаете) шакалить по городу в поисках легких заработков, то «мерси» милиционеру сказать некогда.

Сначала позвонил оголтелый петербуржец Пежемский и позвал олицетворять в своем фильме «Мама, не горюй!» киллера на пару с моим малоярославским земляком Валерием Михайловичем Приемыховым. Следом возник обстоятельный Щур и сманил на исполнение роли сексуально неуравновешенного крупье в сериале «Золотой дворец» в доброй компании с Леонидом Вячеславовичем Куравлевым и Леной Кореневой. Бери – не хочу. Но съемки пришлись на одни и те же дни с небольшой разницей во времени суток.

Дело усложнялось категорическим требованием моего подельщика по фильму «Мытарь» Олега Фомина. «Или ты дописываешь свой сценарий и присылаешь его до понедельника в Минск, или мы урезаем твой гонорар на добрую четверть к чертовой матери», – сердито ухнула мне телефонная трубка его голосом. Сами понимаете, что есть некоторые вопросы, на которые невозможно ответить «нет». Итак, халява, другие за эти же деньги месяц говяжьи котяхи лопатой кидают.

Но это был только старт веселой гонки за здоровьем. Минские претензии спровоцировали в коллективном бессознательном планеты патологический интерес к моей персоне, и телефон вспучило ультиматумами из Питера от создателей фильма «Дух», которым я должен был еще на прошлой неделе отослать диалоги для Федьки Бондарчука. Также поступили недоумения от руководства фонда Станиславского, с которым мы планировали составить проект очередного вручения приза «Московская премьера».

В общем, почесал я репу и метнулся, как ошпаренный, одновременно во все стороны. Первые два дня мне удавалось сохранять некоторую свежесть на лице и чувство юмора, но к вечеру четверга я осознал, что еще мгновенье – и меня раскатает кондрашка. Опыт общения с невероятным подвел меня к стойке бара и сунул в руку стакан «Бурбона».

«Нет, я не такой!» – подумалось мне, но, впрочем, не помешало. Со стаканом я боролся час и за это время отснялся в эпизоде на ступенях казино и написал приветственную речь фонду. Тут топливо закончилось, и мне пришлось усугубить еще двумястами миллилитрами виски. Полегчало, но в сознании утвердилась нездоровая обстоятельность. Насильно мил не будешь, и я за три часа перевел в слова вновь обретенные взгляды и отправил факсом в Минск.

Фомин остался доволен, но продолжал настаивать на завершении работы. Я клятвенно пообещал ему больших классических чувств и рванул в костюмерную переодеваться в киллера. Во время эпизода в машине у кинотеатра «Космос» меня сморило, и только трогательное внимание Приемыхова позволило восполнить недостаток энергии. Лишенный девичьих иллюзий, Валерий Михайлович не стал одаривать меня нажитой мудростью, а просто предложил выпить. Отказываться было абсурдно, поскольку мой доселе ценный организм уже разделился на органы и каждый из них жадно пульсировал в ожидании новых молекулярных структур.