Читать книгу "Тьма. Испытание Злом - Юлия Федотова"

Много хуже гифты самый простой шторб[3]. Умом он тоже не блещет, но умеет прикинуться нормальным человеком. Сколько раз новички-часовые попадались: встретят на перекрестке плачущую девчонку-сиротку: «Ах, добрый дяденька, проводи до ворот, запоздала, идти боюся!» Он ее за холодную ручку возьмет, только в подворотню завернут – и нет дяденьки, есть второй шторб. И хуже всего, что он теплый еще, на живого похож. Идет себе как ни в чем не бывало в караулку к сослуживцам – и нет сослуживцев, есть выводок шторбов. В молодости у разводящего Кнута такое в год по три раза случалось, а то и чаще. При Йоргене – ни разу. Здесь ланцтрегер уже сам позаботился, не дожидаясь, пока добрый король Видар сочинит новый указ – к примеру, чесночной настойкой перед дежурством натираться. Их начальник поступил проще, заявив, что «добрые горожане после заката по улицам не ходят» и «задача Ночной стражи – отражать нападения, а не предупреждать». И первое, и особенно второе высказывание были более чем спорными, Йорген сам это понимал как никто другой. Однако помогло. Всех встреченных во тьме сироток с тех пор приканчивали на месте осиновым колом – и ни разу не просчитались, убив по ошибке человека вместо шторба. Поганые твари быстро сориентировались и сменили тактику, стали нападать в открытую, небольшими группами до пяти особей (большее количество шторбов взаимодействовать не в состоянии, обязательно перегрызутся меж собой). За отсутствием «добрых горожан» набрасывались на патрульных – тут начинал действовать второй принцип Йоргена фон Рауха. Отражать вампирскую атаку стражи умели в совершенстве. Вот и на этот раз справились без затруднений.

После гифты и четырех шторбов была еще одна тварь, только совсем незнакомая, имени не имеющая. Такие хуже всего – не знаешь, чего от них ожидать. Как выглядела? Вполне терпимо. Как обычный вервольф, но начисто облысевший. А может, это именно он и был, потому что серебро против него действовало безотказно. Прикончили гада за несколько минут, и остаток дежурства провели без происшествий.

Вернувшись в казарму и наскоро перекусив, Йорген забрал раба из карцера и водворил в свои апартаменты. Спросил его голосом, ничего доброго не сулившим:

– Бежать попытаешься?

– Нет, – обреченно откликнулся раб и утомленно прикрыл глаза.

Вообще-то ночь в казарменном карцере он провел совсем неплохо, куда лучше, чем на складе, до отказа набитом стонущим, надсадно кашляющим, громыхающим колодками, плачущим или бранящимся на всех языках мира живым товаром.

Это было тесное, сырое и холодное помещение, но с отдельной лежанкой и особым отверстием для нечистот в углу. Через маленькое окошечко в кованой двери ему просунули миску с горячей кашей – гораздо более полную, чем можно было ожидать, учитывая неподдельный интерес рыжего конвоира к ее содержимому. Хватило, чтобы наесться досыта. Но даже не это было главное. Впервые за последние полгода он остался один.

Когда-то в заоблачно далеком, счастливом прошлом они с друзьями взялись рассуждать о том, какие из наслаждений плоти (о духе и речи не заходило, дух считался субстанцией неизмеримо более высокого порядка) способны принести мыслящему созданию наибольшую радость. Упоминалась и чистая любовь, и вкушение лакомых яств, и омовение тела в ароматных водах беломраморных купален…

Справить нужду в уединении, без посторонних глаз – вот что было для него теперь истинным блаженством.

Однако за удовольствия приходится платить. И если рассуждать здраво, не прислушиваясь к голосу измученного тела, лучше бы ему оставаться на складе. При всех минусах тамошнего тягостного существования имелся один большой плюс: от хозяина-торговца был шанс сбежать.

Он не знал, кто таков его новый владелец и чего от него ждать. Но что-то подсказывало: от этого не сбежишь, этот из-под земли достанет. Нет смысла рваться, по крайней мере в ближайшие дни. Возможно, потом, когда к его покорности привыкнут и ослабят охрану…

Вот почему он честно ответил «нет».

– Ну и прекрасно, – кивнул хозяин и как был в сапогах и теплой куртке, так и повалился на резное ложе, застланное богатым покрывалом из темного бархата. – Отдыхай пока, проснусь – придумаем, что с тобой делать…

Заснул он мгновенно.

Медленно шло время. Усевшись в углу, прямо на пол – это уже вошло у него в привычку – раб разглядывал спящего.

Тот был молод – может быть, моложе его самого, теперь это стало особенно заметно. Красив, пожалуй, очень, но странен. В тонком лице явственно проглядывали нечеловеческие черты. Дышал неслышно, лежал так расслабленно, что казался убитым. Темные волосы разметались по шелковой подушке. Правая рука свесилась до пола, рукав закатался, обнажив аристократически тонкое, но крепкое запястье. Голова чуть запрокинулась, ворот распахнулся, и видно стало беззащитное горло.

Раб улыбнулся. А что, если взять во-он тот кинжальчик с костяной рукоятью, столь беспечно брошенный на столе, подкрасться и полоснуть поперек… Тихо, никто снаружи не заметит даже. И – свобода!!!

Увы, это были только мечты. Полгода назад он, пожалуй, решился бы на попытку воплотить их в действительность. Но жестокая жизнь успела многому его научить. Он чувствовал: мирный облик обманчив, и спящий опасен, как дикий северный хищник. Скорее всего, он даже приблизиться к себе не позволит, звериным чутьем уловив опасность, а если и позволит, то только затем, чтобы голыми руками свернуть врагу шею.

Просто ради интереса раб потянулся к столу. Хозяин, не открывая глаз, повернул голову. Сел на место – хозяин снова замер. Даже во сне он оставался настороже.

Но когда спустя несколько часов в комнату шумно ввалился некий кавалер блистательного вида, спящий даже не шелохнулся.

Вошедший был молод, но заметно старше ланцтрегера фон Рауха, высок и статен. Одет роскошно до невозможности: сиреневые облегающие штаны, серого бархата мужской жакет с широчайшими рукавами и длинный, почти до пола, опелянд[4]из драгоценной серебряной парчи, отороченный мехом. Только заляпанные грязью простоватые сапоги портили картину, но кавалера это не смущало, он выглядел абсолютно уверенным в себе человеком. И вел себя по-хозяйски, без малейшего стеснения.

Прошагал через комнату к ложу, оставляя на полу ошметки рыжей глины. Критически оглядел спящего, пробормотал неодобрительно: «Та-ак…» Потом вдруг резко обернулся, будто только теперь заметил постороннего:

– А ты кто такой?! Что здесь сидишь?

– Я раб. Вчера ночью куплен.

Красиво изогнутая бровь кавалера удивленно поползла кверху, видно, и ему в голову пришел тот же вопрос – зачем? Но задавать его невольнику он не стал, только бросил с досадой:

– Если раб, что же ты даже сапоги с него не снял?

– Велено не было!

Ах, как нелегко дался ему этот смиренный ответ! Нет, не свыкся он еще с униженным своим положением. Одна мысль о том, что ему, будто ничтожному слуге, придется снимать с кого-то сапоги, заставила сердце бешено заколотиться от ярости. Бледные от пережитых страданий щеки полыхнули огнем… «Как последнему слуге!» – стучало в висках… Хотя почему «как»? Нет, не слуга он, но хуже слуги! Тот, по крайней мере, свободный человек, сам избравший свою долю. А он – раб. Ничтожество. Бессловесный скот: продали, обменяли, убили, как будет угодно господину…