Читать книгу "Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего? - Ян Мортимер"

Все это привело не только к появлению множества красивых картин. Само то, что человек видел себя в зеркале или становился центром внимания на портрете, заставляло его думать о себе иначе. Люди начали считать себя уникальными. Ранее параметры индивидуальной идентичности ограничивались общением с окружающими людьми и религиозными прозрениями, посещавшими человека в течение жизни. Таким образом, индивидуальности в нашем современном понимании не существовало: люди определяли себя только через отношение к группам – семье, поместью, городу, приходу, – а также к Богу. Некоторые люди иногда выделялись из толпы своими жизнеописаниями – достаточно вспомнить хотя бы «Историю моих бедствий», автобиографию Пьера Абеляра, или Ульриха фон Лихтенштейна, писавшего романы с собой в качестве главного героя, – но среднестатистический человек считал себя только частью общины. Именно поэтому в Средние века изгнание считалось настолько суровым наказанием. Ремесленник, изгнанный из родного города, терял все, что давало ему идентичность. Он не мог больше зарабатывать деньги, брать в долг или что-то покупать. Он терял доверие тех, кто мог заступиться за него и защитить в физическом, социальном и экономическом смыслах. Никто больше не заявлял о его невиновности и не вспоминал его предыдущие хорошие поступки в суде; терял он и духовную защиту церковной гильдии или братства, к которому принадлежал. В XV в. эта «общественная идентичность» не исчезла полностью, но люди начали осознавать свои уникальные качества вне зависимости от того, к какой общине принадлежат. На старое чувство коллективной идентичности наложилось новое ощущение – личного достоинства.

У этого нового индивидуализма было и религиозное измерение. Средневековые автобиографии обычно посвящались не самому автору, а его отношениям с Богом. Жития раннесредневековых святых представляли собой архетипические моральные истории о мужчинах и женщинах, которые следовали по Божьему пути. Даже в XIV в. монах, пишущий хронику монастыря, или горожанин, описывающий свой город, обязательно говорили о Боге, потому что важным элементом истории была не сама община, а ее отношения с Богом. К концу XIV в., когда люди уже стали видеть себя индивидуальными членами общества, они начали делать акцент на личных отношениях с Богом. Это преображение хорошо заметно по религиозному меценатству. Если в 1340 г. какой-нибудь богач строил часовню, чтобы в ней служили мессы ради спасения его души, он бы украсил ее картинами с религиозными сюжетами, например, поклонением волхвов. В 1400 г. его потомок, реставрируя часовню, заказал бы у художника картину, где он сам изображен в виде одного из волхвов. А вот в конце XV в. зачастую часовни украшались только портретом мецената; религиозные символы, использованные художником, считались достаточным доказательством набожности заказчика.

Новый индивидуализм повлиял и на самовыражение людей. Письма, которые они писали друг другу, приобретали все более личный характер; до этого авторы писем ограничивали себя формальностями и приказами. Появилась ярко выраженная тенденция писать о себе и рассказывать о личных мыслях и чувствах. Примеров подобных автобиографических произведений в XV в. немало: на английском языке – «Книга Марджери Кемпе», на испанском – «Воспоминания Леоноры Лопес де Кордова», на итальянском – «Комментарии» Лоренцо Гиберти. Четыре самых ранних коллекции английских частных писем – Стоноровские, Пламптонские, Пастонские и Селийские – тоже датированы XV в. Обычные люди стали отмечать время и дату своего рождения, чтобы с помощью астрологии узнать больше о себе с точки зрения своего здоровья и удачи. Новое самосознание также привело к большему стремлению к приватности. В прошлые столетия домохозяева и их семьи полностью делили между собой здание, часто ели и спали в том же холле, что и слуги. Теперь же они начали строить приватные комнаты для себя и гостей, отделенные от большого зала. Как и в случае со многими другими значительными изменениями в истории, люди в основном даже не представляли, насколько важным делом занимаются. Тем не менее наше восприятие себя как личностей, а не просто членов общества, стало важной вехой перехода от средневекового мира к современному.

Реализм и натурализм эпохи Возрождения

В какой-то степени реализм связан с ростом индивидуализма. И то, и другое знаменует собой новый подход к людям и тому, что их окружает. И то и другое акцентирует внимание на людях вне рамок взаимоотношений человечества с Богом. Но если индивидуализм можно выразить через самоощущение и чувство собственного достоинства, которые приходят после размышлений, то реализм можно назвать зеркалом, которое ученые и художники поднесли ко всему Божьему творению, чтобы объяснить всю сложность и многообразие мира.

Достаточно просто взглянуть на натурализм искусства эпохи Возрождения, чтобы увидеть в нем признаки нового мышления. Скульптуры Лоренцо Гиберти на дверях Флорентийского баптистерия, созданные в 1401–1422 гг., выглядели невероятно благодаря своей реалистичности и смелому использованию перспективы. Знаменитый оптический эксперимент Брунеллески, проведенный примерно в 1420 г., стал следующим шагом. Воспользовавшись большим плоским зеркалом с проделанным отверстием, он взял в руки собственное изображение баптистерия (в котором тоже было проделано отверстие) так, чтобы оно закрывало настоящее здание. Посмотрев на настоящее здание через два отверстия и сравнив его с отраженным изображением картины, он сумел вывести геометрические законы, управляющие перспективой, значительно улучшив тем самым первые попытки изобразить линейную перспективу, предпринятые Джотто столетием раньше. Со второй четверти XV в. флорентийским художникам уже не приходилось рисовать здания «на глаз»: они применяли систематические правила, которые делали изображения «реалистичными» для наблюдателя. В то же самое время реализм проник и в религиозное искусство. Североевропейские художники, например Робер Кампен и Рогир ван дер Вейден, начали писать масштабные, яркие религиозные картины, на которых головы персонажей уже не были окружены нимбами. Итальянские художники, в частности Гирландайо и Леонардо, тоже отказались от нимбов; другие же свели их к тонкому, почти невидимому кольцу света. Эти изменения могут показаться вам незначительными, но они отражают сдвиг приоритетов – от символического изображения мужчин и женщин к изображению их такими, как они на самом деле могли выглядеть.

Еще больший акцент на натуралистичности стали делать, изображая обнаженное тело. В Средневековье изображения наготы, похоже, не имели того эротического содержания, которое приобрели в эпоху Возрождения. Обнаженный или полуобнаженный Христос на кресте был уязвим; он не был эротической фигурой. Голые шуты, дующие в трубы из задниц, которых изображали на полях псалтырей, тоже предназначались не для стимуляции сексуальных аппетитов образованных читателей: они служили насмешкой над гордостью человечества или развлечением для читателя. Изображения Адама и Евы тоже подчеркивали постыдную, а не эротическую природу наготы. В XV в., однако, появился жанр ню – эротического изображения человеческих фигур без одежды. В 1440-х гг. Донателло изобразил библейского Давида обнаженным, за исключением шляпы и башмаков, сделав тем самым возможным открытое разглядывание тела и противопоставив его скромным фигурам из более ранних живописных и скульптурных произведений, в которых не было такой откровенной чувственности и телесности. Более того, Донателло изваял свободно стоящую скульптуру, которая не поддерживалась ни нишей, ни каким-либо другим архитектурным элементом: Давид горд, даже дерзок в своей наготе. Он напоминает античных Венер, демонстрируя не только то, что Донателло по уровню мастерства равен любому античному скульптору, но и то, что человек в своем естественном виде, каким его сотворил Бог, является подходящим объектом для внимания и восхищения широкой публики.