Читать книгу "Сценарий собственных ошибок - Олег Рой"

– Спасибо, пап, как-нибудь в другой раз. Я сейчас в метро, мне тут до подруги по прямой.

– А что за подруга? Почему ты мне о ней не рассказывала?

– Тысячу раз рассказывала. Наташка из параллельного класса. Ты меня просто не слушаешь.

– Проводить тебя?

– Не стоит. У тебя ведь рабочий день не кончился?

– Ну, это не страшно…

– Нет, папка, я не хочу подрывать основы отечественной промышленности. Возвращайся на работу, а я до Наташи как-нибудь доберусь сама.

И Игорь, поцеловав на прощание дочь в холодную от уличного морозца и очень бледную щеку, побрел по набережной в направлении приземистого, но широкого здания с колоннами, в котором помещалось множество офисов. В том числе и его. Встречи с Алиной заставляли его страдать от того, как быстро истекают эти отпущенные им на общение минуты, и в то же время он не смог бы без них обойтись.

– Игорь Сергеевич, вам пакет, – встретила его голливудской улыбкой секретарша, нанятая на место болвана, уволенного им еще до того, как развод был оформлен юридически. Игорь так и не сумел простить прежнему секретарю прокола с Владивостоком.

– Что за пакет?

– Не знаю. Содержание не указано. Доставлено из Швейцарии. Вскрыть?

– Не надо, Вероника. Давайте его сюда.

Пакет был небольшой, с книжку среднего формата. Лихорадочно разрывая слои оберточной бумаги с сургучными печатями и фиолетовыми надписями, Игорь совершенно точно знал, что он обнаружит внутри.

Вот оно. Диск с характерной черной обложкой и белой надписью по ней: «Игорь Гаренков. Художественный фильм».

Игорь некоторое время держал в руках диск, привыкая к своему новому статусу киногероя. Как любой современный человек, он успел посмотреть за жизнь не одну сотню картин и сериалов. Какие-то задевали и трогали его до глубины души, большинство оставляли равнодушным. Но как бы проникновенно ни играли актеры, насколько бы ни отождествлял себя Игорь с главным героем, он знал: это отождествление игровое и временное. Персонаж фильма может погибнуть, а Игорь Гаренков спокойно пойдет пить чай. На его судьбе просмотренная лента никак не отразится. Да и сама она не имеет ни малейшего отношения к его судьбе.

В данном случае все по-другому… Руки потели, оставляя на обложке влажные пятна.

«А может, не стоит? – пискнул в сердце голос трусости и, возможно, здравого рассудка. – Может, стоит сразу отправить в микроволновую печь эту штуку, которая довела Андрюху до петли?»

Хватит сомнений! Так он никогда не решится! Будь что будет: надо когда-то взглянуть своим страхам в лицо. Помимо всего прочего, он не настолько расточителен, чтобы уничтожать в микроволновке десять лимонов. Его финансовые дела идут хорошо, но не настолько же…

Ну же! Вперед! Поехали!

«Игорь Гаренков» – возникло первым делом название – белым по черному, в точности как на обложке. Никакой музыки в звуковом сопровождении, только истошный бессловесный женский крик, от которого он вздрогнул и потянулся к динамикам убавить громкость. Когда заставка с названием исчезла, камера сосредоточилась на стенах и потолке помещения, увидеть которое не получалось полностью. Стены обиты зеленым кафелем, потолок обшарпанный, потрескавшийся, как бывает в старых больницах.

В женский крик вплетается другой голос – тоже женский, но низкий, четкий, командный:

«Тужься, милая! Тужься! Потерпи, головка уже снаружи!»

Камера беспорядочно мечется по потолку, словно женщина, глазами которой зритель его видит, мотает в исступлении головой.

«Тужься, я кому говорю!»

Крик внезапно прекращается. Вместо него динамики заполняет мяукающий младенческий писк.

«Смотри, какого родила крупного! Богатыря!»

Камера наконец-то находит лицо роженицы – очень юное и, как сейчас только понял Игорь, очень красивое. Его не портят ни струйки пота, стекающего по лбу, ни следы только что прекратившегося страдания. Роженица блаженно улыбается, открывая два передних зуба, торчащих по-заячьи:

«Мальчик…»

Нажав на паузу, Игорь позвонил секретарше через прибор громкой связи:

– Вероника, сегодня меня ни для кого нет. Что бы ни случилось, я очень занят.

* * *

В длинном величественном коридоре элитной поликлиники перед процедурным кабинетом не было ни одного человека. Миша Парамонов, прежде чем постучаться, огляделся, точно надеясь увидеть явившуюся точно из-под земли очередь. Но очередь по-прежнему не объявлялась – здесь присутствовал он один. Единственный пациент. Никуда не денешься… Пришлось постучаться.

– Входите, прошу!

Миша вошел, настороженно втягивая ноздрями крепкий дух медикаментов, дезинфицирующего средства для мытья полов и чего-то еще, неизменно в таких местах присутствующего… Крови? Он терпеть не мог соприкосновения с больницами и поликлиниками – этими местами, где на самих стенах чудился сантиметровый осадок страха и боли. Повинуясь внутреннему инстинкту, он должен был бежать отсюда подальше… Вместо этого он вступил в пределы, отгороженные белой дверью.

– Ваше направление, пожалуйста… Вон туда, за столик. Закатайте рукав.

Именно потому, что Миша терпеть не мог все, связанное с медициной и врачами, он ежегодно проходил в этой поликлинике полное обследование. Обходилось оно недешево даже с учетом его гонораров, однако игра стоила свеч. Чем полнее его организм обследуют, тем раньше смогут назначить профилактику или, тьфу-тьфу, лечение болезней, обнаруженных на ранних стадиях. Что лучше – уничтожить врага в зародыше или оказаться в объятиях его, неизлечимого, на больничной койке? Тут и спору нет. А значит, придется потерпеть кратковременную боль во имя благой цели.

Миша снял пиджак, расстегнул на правой руке манжету рубашки. Закатал рукав. Высокая немолодая медсестра вскрыла пакет с одноразовыми внутривенными иглами. Кажется, она же брала у него кровь год назад? У медсестры был низкий голос, уложенные в гладкую прическу темные волосы с примесью седины под зеленой шапочкой; в целом, вид она имела профессионально-успокаивающий, точно транквилизатор.

«Мать Игоря тоже работала медсестрой в процедурном кабинете», – отчего-то вспомнил Миша. Резиновый жгут, точно оранжевая тугая змея, охлестнул его плечо.

– Поработайте кулаком.

Миша, приученный к этому действию предыдущими обследованиями, начал послушно сжимать и разжимать кулак, глядя в сторону – на белый застекленный шкафчик, внутри которого кучковалось непонятное медицинское оборудование. Смотреть на собственную бледную, покрытую веснушками руку, в которую должна вонзиться игла, он избегал: так можно и сознание потерять! Журналистов считают людьми без нервов, прошедшими огонь, воду и медные трубы. Отчасти это так: в поисках материала для своих блестящих статей Миша не боялся общаться со своеобразными людьми и забредать в неприглядные места, особенно в молодости… Однако правда и то, что в некоторых вещах он болезненно слабонервен. Особенно в том, что касается здоровья.