Читать книгу "Воскрешение на Патриарших - Владимир Казаков"

– Какая борьба с совестью?! – удивился Олег Николаевич.

– Ну какая… Отец же твой страдал? При советской власти? Кстати, он пил?

– Нет, – удивленно ответил Олег Николаевич. – Редко, в компании. А что?

– Жаль, – искренне сказал Андрей Александрович. – Ты уж прости, но если бы писатель, историк, такой как твой отец, пил, было бы гораздо лучше.

– Кому лучше?!

– Да ладно тебе, Олег, ты же понял меня. Давай, короче, пиши эссе, или рассказ, или что-то этакое. Ты можешь.

После этого разговора Олег Николаевич, чтобы понять, как ему соорудить эту нон-фикшн, и решил прогуляться к бывшему дому отца. Бывшему не только потому, что отца давно нет на свете, а оттого, что и от дома того мало что осталось. В период тотального уничтожения центра от отцовского дома оставили лишь благородный фасад, остальное все снесли и запихнули внутрь бизнес-центр. Отец жил в Столешниковом переулке.

– Центрее некуда, – задрав куцый нос, рассказывал дворовым приятелям маленький Олег Николаевич о походах к отцу. С женой Ольгой Николай Иванович расстался вскоре после рождения сына Олега. Николай Иванович хотел назвать сына Игорем. Но Ольга настояла на Олеге. Ольга с сыном уехали в кирпичную пятиэтажку на окраине. Несмотря на развод, маленький Олег Николаевич довольно часто бывал у отца.

Его комната располагалась над знаменитым на всю Москву букинистическим магазином. Отец там был весьма уважаемым человеком. Колоритно-библейскому приемщику уходили многочисленные издания изрядного на гениев девятнадцатого века, иногда даже с дарственными надписями авторов. Это было, можно сказать, их родовое наследство от многочисленных когда-то родственников и от деда Олега Николаевича.

В том же доме располагался не менее известный магазин «Табак». Впервые Олег вошел туда, держась за штанину огромных, просторных отцовских брюк. Были модны такие когда-то. Бесформенные, широкие, белесо-серые. Отец в них ходил всегда. И к смене тенденции на дудочки или на более ровный классический фасон относился спокойно и привычки не менял.

Магазин «Табак» и был одним из первых чудес в жизни Олега Николаевича. Колыхающиеся штаны отца сыграли роль занавеса в театре, и он, ребенок, вдруг однажды увидел новый мир.

Там были сказочные башенки, зубчатые фанерные стены и все это переливалось черно-желтыми таинственными лаками. И какая-то тишина, добавляющая элемент таинственности в банальную покупку папирос и сигарет. Олег Николаевич вдруг подумал, что совершенно не помнит, чтобы в этом магазинчике были когда-либо очереди или просто суета. Было тихо и – еще есть слово – чинно. Тут отца уважительно любили. Он каждый день покупал дорогие папиросы «Три богатыря». Терпкий запах табака, шуршание фольги в папиросных пачках, да и сама папиросная бумага до сих пор кружили ему голову, хотя он давно не курил.

Ах, какое слово чудесное… папиросная бумага! Все в нем: и древнеегипетский папирус, тростник на берегах Нила… И средневековые манускрипты… И маленький он, затаивший дыхание, наблюдающий, как отец желтым ногтем большого пальца взрывает боковину коробки и открывается белый прозрачный до жилок листок папируса, под ним мнется и чуть надламывается под папиными пальцами фольга и открывается стройный ряд папирос.

Отец преспокойно курил в своей конуре на третьем этаже бывшего доходного дома купца Карзинкина и наслаждался жизнью. Темно-коричневых тяжелых томов с автографами у него было достаточно. Как и разных безделушек из фарфора, бронзы и кости, которые он тоже методично сбывал в том же «Букинисте». Было еще десятка полтора картин передвижников, но это он оставлял на совсем уж черный день. И его совсем не смущало наличие еще одиннадцати комнат в коммуналке. Он жил параллельной жизнью с остальным людом, и его контакты с соседями заканчивались взаимными утренними поклонами в очереди в единственную уборную.

На работу отец ходил только в далекой юности. Опубликовав лет в двадцать пять несколько рассказов в «Юности» и «Октябре», Николай Иванович был принят по рекомендации Трифонова в Союз писателей. Получив заветную членскую книжечку, которая позволяла легально не работать, Николай Иванович ушел в затвор в четырнадцатиметровую комнатку и занялся любимым делом. Переводом «Слова о полку Игореве».

Единственно реальным вкладом отца в изучение «Слова» была небольшая статья в «Филологических науках» и ссылка на нее в энциклопедии.

«Прысну море полунощи – море автор Слова мог взять из Ипатьевской летописи под 1185 г.: „прочии в морѣ истопоша“, хотя там речь шла об озере („Всеволодъ же толма бившеся… при езерѣ“). [ПСРЛ. Т. 2. Стб. 642, 644.] Н. И. Майоров читает: „прысну море – полунощи (т. е. на север) идут сморци“, ибо ночью смерчей не бывает. [Майоров Н. И. „Слово о полку Игореве“ и его переводы // Филологические науки. 1963. № 3. C. 174–177, 187.] Его толкование заслуживает внимания. Оно опирается на употребление термина „полунощь“ в летописи под 1096 г.».

Отец этой ссылкой очень гордился. Она была как бы отчет перед Богом за прожитые годы. Сам Олег Николаевич продвинулся немного дальше отца и тоже этим был горд. У него было уже несколько публикаций – и в России, и за рубежом. Хотя, по сути, они повторяли наработки отца, за исключением пары реальных находок самого Олега Николаевича.

Эта деятельность в их семье определенно приобрела мистический, почти религиозный характер. Скорее это была непонятная никому миссия. К которой, впрочем, и дед Олега Николаевича – а начал эпопею со «Словом» именно дед, – и отец, да и он сам относились серьезно и с душой. Но все равно какая-то обреченность присутствовала. Даже не обреченность, а некая потребность. Естественность происходящего.

«Вот правильное слово! – подумал Олег Николаевич. – Именно „естественность происходящего“. Правильность даже. Правильность прямоходящего осла».

Олег Николаевич споткнулся. В этом месте асфальт треснул, его нутро неприятно вывернулось и оголилось, и он задел носком ботинка шершавую поверхность. Сразу на коже очертилась противная серая полоска. Поцарапал.

«Ну все… – расстроился Олег Николаевич. – Ботинки пропали. Жалко как. Жалко!»

Он буквально полмесяца назад купил себе новые ботинки. Синего цвета. На день рождения, давно хотел такие. Наверное, с юности. Теперь вот ботинки есть, но поцарапанные.

Мысли об отце, о деде, о детстве в Столешниках самым гадским образом перемешивались с жалостью об оцарапанном ботинке. Олег Николаевич вдруг понял, что мысли об отце занимают в голове ровно столько же места, сколько и переживания о вредной царапине.

«Вот ведь какая скотина человек, – шагал в горку переулка Олег Николаевич. – И самое скотинистое в этом, что эта скотина я».

Дед его, Иван Иванович Майоров, был сыном крепостного крестьянина из Тамбовской губернии. Сумев поступить в Московский университет, Иван Иванович проучился в старом казаковском университетском здании на Моховой лишь три полных курса. Затем, как говорили тогда, ушел в революцию. В 1920-е работал по просвещению у Луначарского. Репрессий каких-либо избежал. Помер очень вовремя, заслуженным революционером. Он-то и начал эту семейную эпопею со «Словом о полку Игореве». Но дед, что интересно, являлся сторонником поддельности «Слова». Майоров-старший доказывал, что «Слово» было написано в ХVIII веке архимандритом Иоилем в Спасо-Преображенском монастыре Ярославля. По официальной версии, именно Иоиль, когда монастырь прикрыли при Екатерине, отдал рукопись известному коллекционеру графу Мусину-Пушкину. Иван Иванович писал статьи, приводил филологические обоснования, кипятился на заседаниях литературно-исторических обществ, не подавал руки приятелям, которые считали «Слово» реальным, словом, занимал активную общественную позицию. Которая, впрочем, довольно быстро сошла на нет, когда сам товарищ Сталин признал «Слово о полку Игореве» великим произведением русской литературы двенадцатого века. За сим Иван Иванович Майоров и скончался.