Читать книгу "Франция в эпоху позднего средневековья - Юрий Малинин"

Под родиной, родной страной чаще всего понимали то место или область, где человек родился, и довольно редко имели в виду всю Францию.

В развитии национальной идеи наибольшее значение имело формирование представлений о Франции и французской нации. Понятия нации и родины, оставаясь, в общем, достаточно аморфными, применительно к Франции все более наполнялись конкретным содержанием высокого идеологического звучания, хотя и в этом случае они нередко оставались двусмысленными. Двусмысленность проявлялась в том, что по старой традиции в XIV–XV вв. Францией именовалось не только все королевство, но и одна из его исторических областей — Иль-де-Франс. А французами соответственно могли называть не только жителей королевства, но и выходцев из данной области. В этом последнем случае французы фигурируют в текстах наравне с пикардийцами, бретонцами, бургундцами и другими «нациями» королевства Франции. Как и понятия нации и родины, представления о французах и Франции поднимались до уровня единой общности обычно тогда, когда имело место противопоставление их другим нациям и странам.

Тем не менее в рассматриваемую эпоху Франция и французы все более устойчиво ассоциировались со всем королевством и его населением. Несомненно, что большую роль в этом сыграла Столетняя война, которая на длительное время столкнула Францию с Англией, а французов с англичанами. Но если обращаться к более давним и глубоким причинам такой эволюции, то наиболее важная роль в этом принадлежит французской монархии, которая по крайней мере с XII в. стала тем центром, вокруг которого выкристаллизовывались представления о единой Франции и единой нации французов. И по мере того, как происходило возвышение монархии и пополнялся арсенал идей и аргументов, призванных обосновать ее особое, исключительное место в христианском мире, обогащалась и аргументация в пользу непревзойденных достоинств и особой миссии Франции и французов в этом мире.

При осознании национального единства наиболее сильными были доводы сакрального характера, поскольку они выдвигались в первую очередь для доказательства богоизбранности французской монархии, подробно они будут рассмотрены в следующей главе работы, где пойдет речь о политических идеях. Здесь же следует сказать, что в представлении той эпохи святость короля, взысканность его особыми милостями Бога переходила и на его королевство и весь народ. Как писал Гийом де Бретон, политический мыслитель времен правления Филиппа IV Красивого, «превосходство нашего королевства явствует из того, что наш король является наидостойнейшим». Ибо «из coвершенства короля проистекают все блага его подданных», и коль скоро король — христианнейший, то народ его «может быть назван народом Израилевым».

Превознесение французского королевства и французов с помощью доказательства, что они богоизбранный народ, могло подчас доходить до утверждений, выдвигавшихся, например, знаменитым легистом Пьером Дюбуа, что весь мир вообще должен быть подчинен французам. Подобные мысли весьма показательны, поскольку являются логическим завершение представления о французах как новом народе Израилевом.

Можно сказать, что национальное самосознание зародилось и получило жизнь, будучи оплодотворенным идеей «монархии божьей милостью». Понятие нации существовало в неотрывной связи с понятием королевства. Поэтому А. Шартье в «Письме о Жанне д'Арк», обращаясь к своему адресату, пишет: «Если спросишь, к какой она нации принадлежит, отвечу — она из королевства».

В XIV–XV вв. получают распространение также и исторические аргументы в пользу национальной общности французов. Важно отметить, что эти аргументы, составлявшие теорию происхождения французов и их королевства, были гораздо менее опосредованы идеей монархии, нежели приведенные выше.

Наиболее популярной была версия троянского происхождения французов, согласно которой их предками были спутники сына Гектора Франсиона, покинувшие Трою после ее разрушения. От имени Франсиона происходит якобы и наименование франков и французов. Приводились и другие этимологии названия страны и ее населения, но в любом случае имени франков и французов придавали особую важность, поскольку оно свидетельствовало об их исконном свободолюбии. Именно благодаря любви к свободе, как пишет анонимный автор «15 радостей брачной жизни» французы не покорились римским императорам и в конце концов отвоевали у них свои земли Франции, после чего «все другие народы», пребывавшие в рабстве, пожелали жить во Франции, чтобы быть свободными, «francs». «И тогда-то Франция стала самой благородной страной на свете, самой богатой, самой населенной и лучше всех застроенной, процветающей в богатстве, науке, благоразумии, в католической вере и всех прочих добродетелях».

Глубоко укоренившимся среди образованных слоев общества было убеждение, что французы — прямые наследники греков и римлян, перенявшие их ученость, доблесть и величие. «Греки обладали знаниями, прекрасными науками, великой мудростью жизни и большим искусством красноречия наряду с высокой воинской дисциплиной, благодаря чему они вознеслись над всем миром. Но римляне своей искусностью впоследствии лишили их всего этого и присвоили себе славу мира и верховную власть над всеми народами… А по прошествии долгого времени эти знания и науки вместе с законами человеческой жизни и воинской дисциплины по воле божьей и благодаря заслугам наших отцов оказались перенесенными к нам, французам». Им же перешла и верховная власть над миром: «Всемирная монархия и верховная власть некогда были переданы от ассирийцев персам, от персов грекам, от греков римлянам, а от римлян — в руки французов…»

В королевстве Франции видели образ небес, исполненный божественной символики: «С давних пор королевство Франции блистает, возвышаясь над другими королевствами благодаря тройному превосходству в соответствии с тремя ипостасями Святой Троицы — превосходству в могуществе, мудрости и доброте.

Поэтому оно несет на себе образ Троицы: могущественно силой своих рыцарей, обладает мудростью благодаря знаниям и образованности своего клира, пребывает во благе великодушием и милосердием своих государей». А что касается главного города королевства Парижа, то казалось, что он «в действительности не отличается от Рая, но небольшое отличие есть в названии, поскольку слово Париж происходит от слова Парадиз».

Идея национального превосходства Франции и французов служила цементирующей основой складывавшегося национального самосознания. Справедливости ради нужно сказать, что высокий политический авторитет французской монархии и сильное влияние французской культуры на западный мир в XIV–XV вв. создавали весьма благоприятные условия для укрепления представлений о таком превосходстве, тем более, что панегирики в честь Франции в ту эпоху складывали не только французы. Ореол величия и религиозно-культурного лидерства этой страны, которую иностранцы наделяли политическим и национальным единством в гораздо большей мере, чем сами французы, казался последним еще более ослепительным, когда они смотрели на Францию глазами, почтительными или восторженными, людей других наций. Сориентированное на сакральную персону короля и общих предков национальное самосознание с трудом обретало под ногами территориально определенную, географическую почву. Это было естественным следствием того, что Франция и французское королевство долгое время мыслилось по-феодальному, как прежде всего человеческие общности, связанные теми или иными узами феодального характера. Их территориальные границы смутно просматривались за пределами распространения королевской власти над людьми.