Читать книгу "Стальной век. Социальная история советского общества - Вадим Дамье"

С одной стороны, можно было «предпринимать». С другой стороны, до известных пределов — причем никто не знал заранее, каковы будут эти пределы завтра. Приливы и отливы НЭПа не смущали предпринимателей, но лишь служили своего рода «искусственным отбором» наиболее предприимчивых и ловких. «Стоит… носам раздобреть, размякнуть от вбирания исключительно приятных запахов гуся с яблоками или духов…, подаренных дамочкам, как рабкоры начинают ругаться, — замечал Эренбург. — В «Правде» появляется ехидный фельетон. Известное боевое оживление, как ветерок, пробирает ремингтоны и лица сотрудников ГПУ. Носы тоже не клюют носом: одни направляются в идиллические захолустья — переждать, другие запасаются различными удостоверениями. Валютчики оказываются агентами Госбанка, а маклера — служащими солиднейших учреждений… Наконец — наступает… Все невнимательные и нерасторопные носы отбывают. Окошко в вестибюле ГПУ, где выдают справки, облипает взволнованными шляпками. Нэп, являя образец чисто христианского долготерпения, уходит в катакомбы. Балы отменяются. Закрываются рестораны. Ощущение великого поста сказывается даже на тетерках и семге Охотного ряда. Потом самый предприимчивый нос решает выглянуть: что слышно? Не имея конкурентов, он быстро растет и пухнет. Молва о носе-умнике ширится. Мало-помалу возвращаются провинциалы…»166.

Кем они были, эти новые «хозяева жизни», «пена НЭПа»? Вот что пишет о них Карр: «…Некоторые из них принадлежали к некогда почтенным — или не очень почтенным — бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили преимущества торгового дела… Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необходимым государственным торговым учреждениям и крупным промышленным трестам. По словам полуофициального отчета, «характерная черта современной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедрении частного капитала в государственные торговые органы и в их взаимном переплетении». Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли… были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они про-дожили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, «частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет»»205.

Историк обращает внимание на очень важный, по сути, ключевой факт: нэповский торговец и предприниматель мог сколько угодно ненавидеть большевизм, но само его процветание, само существование подкреплялось правлением большевиков. Иными словами, он, в свою очередь, обслуживал другой привилегированный слой, который стремительно формировался в стране — слой партийной и государственной номенклатуры. Привилегии этого нового слоя еще не так бросались в глаза, как разгульная роскошь нэпманов. Но именно его представителям принадлежала политическая и, в конечном счете, — экономическая власть в стране.

Верхушка большевистской партии завладела значительными привилегиями еще в эпоху «военного коммунизма». Уже в конце 1918–1919 гг. в распоряжение ее представителей в качестве «дач» были переданы бывшие роскошные барские усадьбы вокруг Москвы — с французскими гобеленами, итальянскими статуями и парками. Наркомы получали оклад в размере, который выводил их по уровню доходов на положение лиц, принадлежавших к «богатым классам». В их пользовании находились служебные машины, действовали особые столовые и механизмы распределения. К 1921 г. партийные чиновники, по словам известного исследователя советской номенклатуры М.С.Восленского, в такой мере вошли во вкус привилегий, «что в сентябре 1920 г. пришлось образовать специальную «кремлевскую контрольную комиссию». Ее задачей было изучить вопрос о «кремлевских привилегиях» (так и было сформулировано) и в той мере, в какой будет возможно, ввести их в рамки, якобы понятные любому партийцу… Ликвидированы же были, разумеется, не привилегии, а… сама комиссия». Социальное равенство периода «военного коммунизма» было мифом, но теперь с ним было покончено даже на словах. «XI съезд партии (1922 г.), — продолжает Восленский, — выдвинул уже более скромную задачу: «Положить конец большой разнице в оплате различных групп коммунистов». Разосланный в октябре 1923 г. циркуляр ЦК и ЦКК РКП (б) был еще скромнее: он лишь протестовал против «использования государственных средств на оборудование квартир» начальства, на обстановку его «кабинетов в учреждениях так же, как и в частных жилищах» и против только «непредусмотренного сметами расходования государственных средств на оборудование дач для отдельных работников». Циркуляр провозглашал, что «необходимый уровень жизни ответственных работников должен обеспечиваться более высокой заработной платой»»208 167 168.

Иными словами, «сверху» было строжайше указано, что пользоваться привилегиями можно лишь в соответствии с рангом и положением в партийной и государственной иерархии. На самой вершине пирамиды в 1920-х гг. «стесняться» было уже не принято. Дочь Сталина Светлана Аллилуева вспоминала о своем детстве: «…Мы, дети, росли, по существу, в условиях маленькой помещичьей усадьбы…»169. Восленский замечал по этому поводу: «Уже явственно заметный у Ленина подход с одной — суровой и требовательной — меркой к народу и совсем с другой — к себе и своим близким — был с готовностью перенят ленинскими диадохами. Да, тогда они еще не надели мундиров генералиссимуса или изысканных… костюмов; Сталин еще ходил в солдатской шинели, Бухарин, по описанию С.Алли-луевой, шлепал по их даче «в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках». Но это был уже маскарад. Вожди рекламировали суровый метод чекиста Макаренко для воспитания детей из народа. А в их дворянских гнездах росли уже холеные аристократические дети с гувернантками… и преданными пушкинскими нянями. Это хорошо описано у С.Аллилуевой. Так было не только в центре…»211. И не только на уровне членов Политбюро или наркомов-министров. Постепенно лавина привилегий «спускалась», охватывая и более нижестоящие шеренги номенклатуры. Не за горами уже были 1930-е гг., когда были официально сняты ограничения на рост заработков партийных чиновников («партмаксимум» был отменен в 1932 г.), а на дачах заместителей наркома встречали лакеи в ливреях и горничные. Тогда уже заместитель наркома путей сообщения В.Полонский мог ответить на упреки своей знакомой — «старой большевички» Зинаиды Немцовой и ее призывы к большей скромности: «Брось ты всю эту муть, идущую от Чернышевского..»212.

Государственные и хозяйственные руководители более низкого уровня тянулись за начальством. «Задержка в предоставлении отчетности рядом трестов… давала возможность руководству бесконтрольно расходовать средства на содержание отдельных квартир и домов, арендованных для сотрудников и нередко заселенных посторонними элементами, на содержание дач, домов отдыха и санаториев, на автомобильный и конский транспорт для передвижения по городу…, - отмечает И.Б.Орлов. — Широко… отпускались средства на проезды и командировки сотрудников, в том числе на оплату трамвайных билетов для личных поездок»213. Руководители государственных учреждений, ведомств и контор обзаводились своими сторонниками и ставленниками, которых продвигали по службе, опираясь на критерии личной преданности. Знаменитые сатирики И.Ильф и Е.Петров