Читать книгу "Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби"

Райхель-Долматофф выдвигает более рациональные предположения о том, как приобретались знания о лекарственных растениях. Аяуаска имеет к этому лишь косвенное отношение. Наркотик всегда оказывает одинаковое воздействие, а шаман подчеркивает отдельные его аспекты, и аяуаска служит в основном для укрепления гармонии в племени и пропаганды общих ценностей, особенно – уважительного отношения к лесу в соответствии с правилами этикета. Однако, возможно, наркотик играет определенную роль в том, чтобы избежать сложных путей и проложить прямые когнитивные связи, основанные на обостренном сенсорном восприятии растений, животных и их взаимозависимости. Это перекликается с интуитивным методом, с «чувством организма», к которому прибегала Барбара Мак-Клинток, когда часы напролет рассматривала кукурузу в оптический микроскоп, – это та же «история о зрительном восприятии и о связи между глазом и мыслью». По всей видимости, тукано способны излечиваться от несерьезных недомоганий, просто гуляя по лесу и предельно сосредотачиваясь на запахах, звуках, цветах, поведении насекомых и температуре разных слоев растительности. Поскольку, как пишет Долматофф, «буквальное и метафорическое в их мировоззрении неразделимо», они способны видеть «лес как запоминающее устройство, в котором регистрируются все сенсорные данные, запущенные ассоциации и пробужденные воспоминания, позволяющие разрешить личностные конфликты». Он приводит пример, когда больной, ощущая симптомы физической усталости в сочетании с клаустрофобным раздражением (вероятно, предвестники мигрени?), представляет их себе в виде туго сплетенной корзинки, надетой ему на голову. Когда он входит в лес – «большую корзину, полную всего на свете» – маленькая корзинка кажется по сравнению с ним ничтожной, и больной исцеляется. Перед нами классическая симпатическая магия, однако систематизированная и внутренне непротиворечивая благодаря острому осознанию физических подробностей окружающей среды.

Западные врачи, специалисты по когнитивной поведенческой терапии, лечат головные боли, вызванные напряжением, обучая больных представлять себе, что голова у них «туго забинтована», а затем мысленно ослаблять повязку. Четыре века назад их коллеги и предшественники порекомендовали бы дозу грецкого ореха. Метафорические образы растений и растительности во все времена и во всех культурах составляли существенную часть их целительных способностей – хорошо это или плохо.

* * *

На пять тысяч миль севернее Колумбии индейцы тоже строят свои теории болезней. Чероки полагали, что сначала люди ничем не болели, но потом животные создали болезни в отместку за то, что люди относились к природе без должного уважения – языческая версия кар Господних после грехопадения. Однако растения решили, что животные поступили слишком жестоко, и вызвались лечить все болезни, созданные животными (очевидно, миф возник до того, как к растениям стали относиться так же неуважительно)[79]. Целители из числа канадских ирокезов в числе прочего советуют больным корни небольшого скромного растения, редко достигающего 40 сантиметров в высоту, которое растет по всему восточному побережью Северной Америки от Квебека и Манитобы до Алабамы и Арканзаса. Это американский женьшень Panax quinquefolius, вид, на примере которого особенно очевидно, что женьшень – родственник плющей. Он любит тенистые лиственные леса на плодородных почвах, цветет желтовато-зелеными цветами, на месте которых затем появляются небольшие грозди красных ягод, напоминающие кисточки плодов плюща. Человекоподобные корни формируются лишь за восемь лет, и конечностей у них обычно больше, чем у осьминога. Чероки применяют его примерно при таких же жалобах и расстройствах, что и жители Юго-Восточной Азии свой вид женьшеня.

Когда известия о восточной панацее в XVIII веке достигли Европы, для женьшеня открылся новый рынок. Упор при рекламе делался на его предполагаемую способность сильно повышать потенцию, и спрос на него в Европе достиг таких масштабов, что идеальный корень, форма которого внушала уверенность в успехе, стоил вдесятеро дороже золота того же веса. Предприниматели искали новые источники растения – и для своего рынка, и для экспорта в Китай, где запасы стремительно подходили к концу.

Первые письменные свидетельства, что европейцы узнали об американском женьшене и о том, как его применяют индейцы, мы находим в письмах первых поселенцев в конце XVII века. Они запасали это растение для «личного пользования» – к такому эвфемизму они прибегали из скромности. Виргинский плантатор Уильям Берд написал весьма пикантную заметку об утренней чашечке чая с женьшенем, приготовленного строго по китайскому рецепту – корешок медленно томили в серебряном чайнике над тлеющими углями:

Он вселяет в кровь необычайную теплоту и свежесть и бодрит душу лучше любого другого укрепляющего средства. Он веселит сердце даже того человека, у которого дурная жена, и заставляет его взирать на жизненные перипетии сверху вниз, с превеликой уверенностью… Одним словом, он позволяет человеку жить весьма долго и при этом очень славно до самой смерти… Однако в делах любви он не очень полезен, как обнаружил один великий князь, который, прослышав о его воодушевляющих свойствах, послал за ним прямо в Китай, однако его дамы не почувствовали от этого никакого улучшения[80].

Оповестил общественность об американском женьшене опять же иезуит – брат Мартино, служивший миссионером на территории французской Канады, и вскоре французы уже везли крупные партии женьшеня в Китай, а сборщиками сделали индейцев.

Сбор американского женьшеня для продажи за границей распространился и на те края, где жил Берд, и на остатки аппалачских лесов. В период депрессии 1857–1858 годов, когда многие мелкие фермеры обанкротились, сбор дикорастущего женьшеня стал хорошим источником приработка. Искать его принялись целые поселения – в английском языке появилось для этого даже особое слово “sanging”[81]. В графстве Ла Рю в штате Кентукки есть городок Джинсен – «Женьшень», названный в честь этого растения, который продавали на рынке в близлежащем Элизабеттауне, однако особых свидетельств, что его применяли сами сборщики, не сохранилось: это был предмет роскоши, предназначенный на экспорт. Но хотя благодаря женьшеню местная экономика преодолела кризис, во многих местах растение стало исчезать. Особенно это усугубилось из-за прогрессирующей вырубки аппалачских лесов под добычу угля и минералов, и тогда стали делать первые попытки внедрять приемы разведения женьшеня, позаимствовав их в Корее, где культивировали азиатский вид.

Прежде всего, эти попытки не увенчались успехом. Американский женьшень – растение капризное, растет только в старых лесах, любит тень и очень чувствительно к типу почвы. И не желает расти в полях и садах. В последующие годы были введены техники ведения лесного хозяйства, при которых нужные виды растений высаживаются прямо в лесу, а затем подлежат минимальному уходу. Это повышает урожайность, однако не позволяет уберечь растение от браконьеров. Борьба за восстановление популяции женьшеня внезапно набрала новую силу в конце шестидесятых годов ХХ века, когда в рамках возврата к природе стремительно возросла его популярность как растительного стимулятора. Его принимали бодибилдеры, искатели сексуальных приключений, те, кого мучила вечная усталость, и те, кому было интересно попробовать новый легкий наркотик. Как всегда бывало с историческими панацеями (и с современными «супердобавками»), молва приписала женьшеню совсем не те целительные средства, которыми он на самом деле обладает. Вскоре его стали добавлять в шампуни, косметические кремы, прохладительные напитки и мультивитамины. Все это можно купить без рецепта, и новая волна спроса (хотя в наши дни она уже сходит на нет) пробудила к жизни торговлю женьшенем. Подавляющее большинство женьшеня, собираемого во всем мире, по-прежнему поступает в Китай, где его применяют практически везде в качестве укрепляющего средства, а за корень идеальной человекообразной формы до сих пор можно получить до 10 000 долларов. Собранный в Америке женьшень и поныне переправляют на Дальний Восток на оптовую продажу, а уже оттуда он попадает и в спальню китайского банкира, и обратно в американскую аптеку.