Читать книгу "Сигнальные пути - Мария Кондратова"

Я помогла Виталику застегнуть пуговицы на рубашке Руслана. Нам было хорошо вместе, но больше я не хотела его видеть. Он стал частью того раскола и безумия, что я старалась не впускать в себя, в свою жизнь. Будь я моложе, я бы, вероятно, начала спорить. Пытаться изменить его или себя. Теперь же мне хотелось только одного: закрыть за ним дверь и отгородиться от всего этого. Виталик уходил надутый, я не скрывала облегчения, он видел это и обижался еще сильней.

Я бросила его рубашку в таз с мыльной водой, чтобы отстирать сразу, пока не засохло. Нелепый автоматизм жизни. Я не собиралась больше видеться с Виталиком и возвращать ему одежду, и все-таки зачем-то набрала воду и высыпала в нее горсть порошка. Но когда я увидела грязно-розовые разводы в мутной воде, меня стошнило. Сначала один раз, потом через несколько минут еще.

Я трясущимися руками оттерла рвоту с кафельного пола и открыла окошко, чтобы выветрить отвратительный кислый запах из ванной. Доползла до комнаты и упала на застеленную кровать. В голове было темно, а в тело одновременно вступила тяжесть и ломота. То ли отравление, то ли кишечный грипп, то ли просто мое отвращение к происходящему достигло такого предела, что уже не могло не выразить себя в простой и однозначной физиологической реакции. Меня тошнило от вида человеческой крови, от ненависти и страха, сгущавшегося в теплом весеннем воздухе отвратительным смрадом, от картонных плакатиков, шелковых флагов и пламенных призывов обеих сторон, мутило на обезумевших качелях, которые раскачивались в обе стороны чьими-то опытными и безжалостными руками. Мне нечего было сказать им всем. Я могла только блевать.

Я с трудом дотянула до конца дня, но и ночь не принесла облегчения, каждые полчаса мне приходилось вставать и сомнамбулой брести в туалет. Живот давно уже был пуст, но меня продолжало рвать горьким желудочным соком. Химический ожог полз по пылающему пищеводу, я пыталась залить его холодной водой, но желудок снова принимался бунтовать. Забылась только в третьем часу пустым и холодным сном без сновидений. Проснулась я, когда солнце только взошло, чувствуя себя немного утомленной, но в целом совершенно здоровой. В теле вместо вчерашней тяжести и ломоты разливалась какая-то приятная нега, словно произошло что-то хорошее. И даже грудь казалась отяжелевшей, словно после ночи любви. Я провела рукой по соску и из него неожиданно выкатилась капля белого молока… Вчерашняя ночь и все предшествовавшее ей внезапно наполнилось совершенно иным смыслом и содержанием, трясущимися руками я отыскала в аптечке упаковку старых тестов, давно забытых за ненадобностью. Конечно, нет, конечно, этого не могло быть, но вдруг, вдруг…

Я сидела на крышке унитаза и пыталась сфокусировать взгляд на сдвоенной фиолетовой полоске. Взгляд не фокусировался. Тело не слушалось меня. И душа не слушалась. Я испытывала одновременно глубочайшее счастье и неподъемный ужас. У меня не находилось слов, соразмерных этому чувству, но было отчетливое желание запечатлеть это мгновение, не словом – но жестом, действием, предметом. Я накинула сарафан и вышла со двора. Я шла через пустой утренний город, и каждая улица, каждая трещина асфальта в нем наполнялась для меня новым значением и смыслом. В этом городе будет жить мой сын. Почему-то я была уверена, что это мальчик. Вот здесь я буду учить его кататься на велосипеде, а на это дерево он наверняка захочет забраться, вопреки моим строжайшим запретам…

Я прошла через площадь вчерашнего побоища, но поверхностное людское противостояние больше не трогало меня в глубинах, где я пребывала. Рынок уже открылся, на мокрых от росы прилавках раскладывались первые продавцы. Около ворот торговали саженцами и рассадой. Смутное желание действия обрело долгожданную форму. Я купила саженец яблони и принесла его домой. Рядом с абрикосом, что когда-то посадил в честь моего рождения отец, я посадила яблоню для своего будущего сына.

Париж. Июнь 2014. Третье письмо

…Самая важная книга нашего поколения – «Унесенные ветром». Может быть, не все прочитали ее внимательно, но практически все прожили. Утратили прошлое, память, страну, иллюзии, обрели весь мир и потеряли себя. И я, как все, – только Тары, последней опоры, последнего пристанища нет под ногами… Мелкий сероватый песок, пахнущий полынью и мелом. Пахнувший. Теперь там другие запахи. Другие звуки. Все другое. Мне не к чему припасть, мы отделены. Земля моего детства, залитая кровью, и я. И глупо, и поздно кричать: «Помилуйте Луганск!» парижским камням – серым днем и золотым на закате, здесь плачут о других, своих мертвецах. Я бы хотела думать о себе, что я Скарлетт. Но думаю, что я всего лишь Эшли. Эшли, которому более-менее повезло с лесопилкой…

…Для начала, чтобы внести ясность, – такой болезни, как «рак», не существует в том смысле, в котором мы говорим о существовании «ангины» или «инсульта». Представь себе собаку, которая катается по земле, закатив глаза, с пеной на морде. Это может быть бешенство или другая вирусная инфекция, поразившая мозг, или эпилепсия – результат нарушения процессов электрического возбуждения в нервной ткани. Похожую картину может дать индивидуальная реакция на стресс – сильный испуг, сильную боль – или прямое разрушение части мозговой ткани (травма или инсульт). Точно так же безудержное деление клеток с образованием опухоли и распространением метастазов по всему организму может вызываться совершенно различными причинами, хотя результат (на первый не слишком внимательный взгляд) будет выглядеть одинаково. Так же как и в случае с собакой.

Рак – не болезнь, но множество болезней, обладающих некоторыми сходными симптомами. Универсальное «лекарство от рака» – это миф. Так что без работы я не останусь.

Помнишь, в одном из ранних романов братьев Стругацких, кажется, в «Полдне», ученые «заказали» суперкомпьютеру построить модель барана, а тот внезапно начал конструировать жутковатых, шатающихся монстров с нечетным числом конечностей. Никто не мог понять, в чем тут дело, а потом выяснилось, что озорующие программисты предложили умной машине сконструировать пятиногого барана без мозжечка. Сначала на них разозлились, потом посмеялись, а в конце концов обрадовались – гигантскому массиву данных о машинных ошибках. Так же и злокачественные опухоли для ученых – это прежде всего источник информации о молекулярных и клеточных «ошибках», которые позволяют нам понять, по каким правилам устроена жизнь.

Проблема рака – во многом – это проблема границ индивидуальной свободы на «биологическом», «клеточном» уровне. С точки зрения организма как единого целого, злокачественная опухоль – это вариант диссидентства, вариант эскапизма – бегства от общего контроля. Организм посылает сигналы – клетка не отвечает, организм требует – клетка игнорирует, совместное сосуществование накладывает ограничения, но раковая клетка плевать хотела на общий интерес и безудержно «самовыражается», воспроизводя себя снова и снова. Разумеется, не стоит понимать эту политическую аналогию слишком буквально – общество, в отличие от организма, может достигать высокой степени организации, различными путями, и в определенный момент именно носители более передовых идей могут оказаться в меньшинстве, в то время как для многоклеточного организма практически любое отклонение от единственного правильного плана развития ведет к деградации и болезни. Но, возможно, она позволит тебе понять, почему я так невысоко ставлю «самовыражение ради самовыражения» и «революцию ради революции» в отсутствие внятной программы построения «нового мира». Целостность сложной системы – это бремя, которое легко скинуть, но чертовски трудно восстановить.