Читать книгу "Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей - Бертран Рассел"

Кошмар экзистенциалиста

Подвиг существования

Порфир Эглантин, великий поэт-философ, хорошо известен своими тонкими, глубокими сочинениями, но прежде всего своей бессмертной «Песней пустоты»:

В огромной пустыне,Среди бескрайних песков,Я ищу,Ищу потерянный путь,Ищу и не нахожу.Душа моя мечетсяВо все стороны,Ищет, но ничего не находитВ этой бесконечной пустоте,В этой пустоте без конца и края,В песках,Слепящих и оглушающих,Однообразных и тоскливых,Тянущихся без конца до самого горизонта.Наконец я слышуГолос,Громоподобный и притом сладостный голос.Этот голос говорит мне:«Ты думаешь, что ты потерянная душа.Ты думаешь, что ты – душа».Ошибаешься. Ты не душа.Ты не потерялся,Ты – ничто.Тебя не существует.

Хотя это стихотворение хорошо известно, мало кто знает об обстоятельствах, приведших к его появлению, и о вызванных им событиях. Как это ни тяжело, долг призывает меня поведать об этих обстоятельствах и событиях.

С самых юных лет Порфир был чувствительным страдальцем. Его преследовал страх, что его не существует. Всякий раз, подходя к зеркалу, он боялся, что не увидит своего отражения. Он изобрел особую философию в надежде побороть свой страх. Но время от времени эта философия давала сбой. Обычно ему удавалось справиться с сомнениями, но «Песня пустоты», выражающая внезапное кошмарное видение, говорит о его неудаче. Он решил любой ценой безусловно утвердить свое существование, дабы заглушить голос призрака.

Самоанализ и наблюдение убедили его: ничто не реально так же, как боль, и что достигнуть существования можно только через страдание. В скорбном паломничестве по миру он искал страдания. Он зимовал в одиночку в Антарктике, где нескончаемая ночь навевала видения будущего мрака.

В нацистской Германии он навлек на себя пытки, прикинувшись евреем. Но в тот самый миг, когда его терпение было на пределе, в концентрационный лагерь прилетел Ворон Эдгара По – хлоп-хлоп-хлоп! – и прокаркал голосом Малларме страшное: «Ты не страдаешь. Ты – ничто. Тебя не существует».

Тогда он подался в Россию, где выдал себя за шпиона Уолл-стрит и целую долгую зиму валил лес у Белого моря. С каждым днем в него все глубже проникали голод, изнурение, холод. Воистину, размышлял он, если так продлится, то я буду существовать. Но нет. В последний день зимы, когда начал таять снег, опять появилась мерзкая птица и опять прокаркала беспощадные слова.

Возможно, подумал он, страдания, которые я на себя навлекаю, слишком просты. Для усугубления мук надо бы смешать мои горести с элементами стыда.

Следуя этой программе, он отправился в Китай и там страстно полюбил прекрасную китаянку из верхушки Коммунистической партии. Пустив в ход поддельные документы, он добился ее осуждения как эмиссарши британского правительства. Ее подвергли страшным пыткам в его присутствии. Когда после агонии наступила смерть, он подумал: «Теперь я познал истинное страдание. Ведь я пылко любил ее до последнего мгновения и сам, собственной презренной подлостью довел ее до гибели. Очевидно, этого хватит, чтобы заставить меня мучиться на пределе человеческих возможностей». Но нет. С холодным ужасом, не в силах шелохнуться, он наблюдал появление роковой птицы, в очередной раз закаркавшей голосом бессмертного поэта, познакомившего с этой птицей парижских любителей литературы.

Предприняв колоссальное усилие, он выразил свое отчаяние в присутствии птицы. «О Ворон! – возопил он. – Есть ли в этом обширном мире хоть что-нибудь, что побудит тебя признать мое существование?»

«Ищи», – лаконично ответил Ворон и был таков.

Не надо думать, что Порфир посвятил все свои силы этому поиску. Он оставался философом и вызывал восхищение всюду, особенно в эзотерических кругах. После возвращения из Китая он получил приглашение на конгресс философов в Париже, главной целью которого было воздать ему хвалы. Все гости были в сборе, кроме председателя. Пока Порфир гадал, явится ли председатель, почетное место занял Ворон. Повернувшись к Порфиру, он, изменив свою привычную формулу, прокаркал так громко, что услышал весь конгресс: «Твоей философии не существует. Она – ничто».

При этих словах Порфир испытал небывалый, ни с чем не сравнимый приступ душевной боли и лишился чувств. А очнувшись, услышал от птицы слова, которых так ждал: «Наконец ты страдаешь. Наконец ты существуешь».

Тут он проснулся. Оказалось, это был сон.

Зато он больше никогда не говорил и не писал о философии.

Кошмар математика

Видение профессора Скверпунта

Вступительное разъяснение

Мой ныне покойный друг профессор Скверпунт, крупный математик, при жизни был другом и пылким сторонником сэра Артура Эддингтона. Но в теориях сэра Артура присутствовало нечто, всегда озадачивавшее профессора Скверпунта: загадочная космическая сила, которую сэр Артур приписывал числу 137. Будь предполагаемые свойства этого числа сугубо арифметическими, трудностей не возникало бы. Но за этим числом предполагалась физическая доблесть, что роднило его с пресловутым числом 666. Очевидно, что на кошмар профессора Скверпунта подействовали его разговоры с сэром Артуром.

Математик, изнуренный изучением теорий Пифагора, уснул в своем кресле и увидел во сне причудливый спектакль. В этой драме числа были не бескровными категориями, каковыми он их прежде воспринимал, а живыми, дышащими существами, наделенными всеми страстями, которые он привык находить в собратьях-математиках. В своем сне он стоял в центре несчетных концентрических кругов. Первый круг содержал числа от 1 до 10; второй от 11 до 100; третий от 101 до 1000; и так далее, без конца, на бескрайней поверхности нескончаемой равнины. Четные числа были мужчинами, нечетные женщинами. Посередине, рядом с ним, стоял Пи, церемониймейстер. На Пи была маска, и было понятно, что увидевшему его лицо не жить. Из прорезей маски смотрели холодные, неумолимые, загадочные глаза. На мундире каждого числа было написано имя. Разные виды чисел носили разные мундиры и имели разные очертания. Квадраты были черепицами-ромбами, кубы – кубиками игральных костей, круглые числа – шарами, простые числа – невидимыми цилиндрами, совершенные числа щеголяли в коронах. Разнообразием форм дело не исчерпывалось, были еще вариации цветов. Первые семь концентрических кругов были окрашены в семь цветов радуги, только 10, 100, 1000 и так далее были белыми, а 13 и 666 черными. Когда число принадлежало сразу к двум категориям – как, например, 1000, круглое число и кубическая степень, на нем была более почетная форма, причем богаче всего были наряжены те, которых в первом миллионе было меньше всего.

Числа исполняли вокруг профессора Скверпунта и Пи замысловатый танец. Квадраты, кубы, простые, пирамидальные, совершенные, круглые числа плели бесконечные переплетающиеся кружева и в движении пели хвалу собственному величию: