Читать книгу "Избранники времени. Обреченные на подвиг - Василий Решетников"

Преуспевали, конечно, нахалы и нытики, не шибко отличавшиеся в боевых делах, но бойкие в претензиях.

Поражала невиданная оперативность – тут же, под сосенками, после двухминутного разговора и общественного опроса, бац! – и орден прямо на грудь.

Голованова знали все, даже те, кто его никогда не видел, но каждый готов был произнести о нем похвальную тираду. Не случайно, как свидетельствуют трофейные документы, на допросах в немецких комендатурах и лагерях никто из летного состава АДД не проронил о Голованове, к которому высшее руководство Рейха проявляло повышенный интерес, ни одного порочащего слова.

На грани

Уже в то время АДД обрела дух и плоть мощной ударной силы. Несмотря на передислокацию авиазаводов на восток, Голованову в течение 1942 года удалось получить от промышленности 650 новых самолетов, а к марту 1943 года сосредоточить в строю более 800 боевых кораблей и ночных экипажей. Назрела необходимость обрисовать и конечные контуры развития АДД.

15 апреля 1943 года Государственный комитет обороны по представлению Голованова принял решение довести боевой состав Авиации дальнего действия до 1200 ночных экипажей, а части и соединения перевести на корпусную организацию и самостоятельное снабжение всеми видами боевого и материального обеспечения.

Раскачки не произошло. Начав переход к новой организационной структуре в мае, к лету Авиация дальнего действия состояла из 8 корпусов двухдивизионного состава. Не прекращалось формирование и новых полков.

Но Голованову виделись уже более широкие горизонты развития АДД, чем те, что были обусловлены решением ГКО, и он снова обратился к Сталину с запиской, в которой сначала, вполне к месту, подверг анализу опыт ночных действий английской авиации, весьма невысоко о нем отозвавшись, а затем перешел к главному – просил согласия довести боевой состав АДД до 2000 самолетов и экипажей.

Новый заход, однако, документальной поддержки на уровне ГКО не получил, хотя и не встретил со стороны Верховного Главнокомандующего каких-либо принципиальных возражений. Боевой состав продолжал наращиваться и, постепенно перешагнув через предписанный рубеж, вполне легально перевалил за 1800.

Это уже была армада.

В новой структуре Авиация дальнего действия заявила о себе крупно и грозно. Под ее ударами стекавшиеся к Курской дуге немецкие резервы понесли такие потери, что гитлеровское командование вынуждено было несколько раз переносить намеченные сроки начала наступления на более поздние. Немалую роль сыграла АДД и в операциях по завоеванию стратегического господства в воздухе, предав огню не одну сотню застигнутых на земле немецких самолетов, как и в разгроме вражьих сил в ходе самой Курской битвы.

Голованов был, что называется, в силе. В начале августа вслед за командующим ВВС А. А. Новиковым Александр Евгеньевич получил звание маршала авиации, а среди его наград была уже и самая высокая полководческая – орден Суворова первой степени. Образ командующего АДД в народном сознании стал обретать «бронзоватый» оттенок и постепенно обволакиваться легкой дымкой легенд и воинской славы. Казалось, ничто не омрачало его командирскую душу, не мешало держаться уверенно и независимо от кого бы то ни было, исключая, конечно, Сталина, как вдруг 10 декабря 1943 года на стол Верховного Главнокомандующего ложится рапорт. Нет, не рапорт.

Скорее письмо. Пожалуй – исповедь. Крупным, от руки, разборчивым почерком на стандартных листах канцелярской бумаги строки:

...

«От Голованова товарищу Сталину.

Товарищ Сталин, очень прошу Вас после проведения указанных Вами операций освободить меня с поста командующего АДД и разрешить мне перейти на непосредственную летную работу.

Больших постов я никогда не занимал и к ним не привык, да и не привыкну никогда.

Я прилагал все силы и знания, а главное, использовал свой личный опыт в летной работе для того, чтобы по мере моих знаний добиться успехов в работе бомбардировочной авиации и направить подготовку личного состава в то русло, которое обеспечило бы успех этого дела. Я не могу сказать, что ничего не сделал в этой области. За время моего командования полком, дивизией и, наконец, Авиацией дальнего действия я на все вопросы смотрел и, если нужно, разрешал их прежде всего с точки зрения летчика и как летчик. До последнего времени я всегда прежде всего считал себя летчиком.

После Вашего последнего разговора со мной я многое передумал. Может быть, я действительно стал плохо работать, сам этого не замечая, так как масштабы работы растут, а я остаюсь все тем же, если не считать того, что еще изрядно потрепался и здоровье мое не то, что было.

Переломить себя на руководителя и организатора из летчика я не смогу, так как летное дело для меня было главное в моей жизни, а масштабы моего образования совершенно недостаточны для такого большого объема работы.

Я честно, товарищ Сталин, работал столько, сколько мог, и честно прошу Вас освободить меня от должности, которую в дальнейшем выполнять не смогу, и назначить на мое место товарища, обладающего большим масштабом работы, чем я.

10.12.1943 г. Голованов».

Можно себе представить, какие душевные муки довелось испытать Александру Евгеньевичу, прежде чем решиться на такой опрометчивый шаг с неизвестными последствиями. Значит, и его в те дни настиг «синдром Водопьянова».

Нет на тех листах ни резолюции, ни пометок, как не открылись пока и в других местах следы реакции Сталина на это странное и неожиданное откровение. А может, именно к этому времени относится тот диалог со Сталиным, который приводит в своей книге, умолчав о письме, Голованов?

...

«Как-то сгоряча я сказал ему:

– Что вы от меня хотите? Я – простой летчик.

– А я – простой бакинский пропагандист, – ответил он».

Но «ключик», побудивший Голованова взяться за перо, чтоб прибегнуть к спасительной ретировке, хранится в самих строках прошения. Выходит, был крутой разговор, в котором Сталин выразил недовольство работой Голованова, может, тяжело и строго упрекнул его в каких-то ошибках или упущениях.

Предзнаменование опасное. Что-то нигде не встречаются свидетельства, когда бы Сталин, сделав кому бы то ни было внушение, оставлял оступившегося работать на прежнем посту, не говоря уж – рядом с собой. И только редкий изгнанник исчезал, не напоровшись на крючки лубянских карателей. Повторных же замечаний не случалось, и Голованов, прекрасно понимая, чем может закончиться вторичный срыв, решил удалиться сам, не испытывая судьбу до упора. Не спонтанным порывом, внезапно охватившим сознание и душу командующего, было рождено то отчаянное письмо. При всей свободе общения со Сталиным и той внешне броской уверенности, с какой держался с ним Голованов, как это с большой выразительностью отражено в его записках, нельзя не заметить, вчитываясь в ткань «Дальней бомбардировочной», той тревожной настороженности, что все же не покидала Александра Евгеньевича в отношениях со своим державным властелином. Там не раз встречаются толкования о военных и государственных деятелях, безоглядно взлетевших на высокие посты и ставших горькой жертвой собственной самонадеянности. «Невольно перед глазами встал знакомый генерал, по моему глубокому убеждению преданный Родине и партии человек, но взявший на себя дело и ответственность не по силам и возможностям и трагически расплатившийся за это».