Читать книгу "Мятежная совесть - Рудольф Петерсхаген"

Он засуетился. Ему, видимо, не терпелось сообщить о своем «успехе» шефу. Оставив мне два номера «Мюнхенер меркур», поддерживающего правый курс в политике католического центра, Фрэй удалился.

Я снова остался один в своем подвале. Меня стали мучить сомнения. Хорошо, если все сойдет гладко.

Я чувствовал озорную радость. Теперь важнее всего дать знать жене о положении дел. До сих пор это не удавалось. Но сейчас ситуация благоприятнее, чем когда бы то ни было. Как же это сделать? Наконец меня осенила мысль, и я тут же написал жене письмо.

В связи с приближением зимы естественно звучали всякие хозяйственные указания: по поводу зимней одежды, отопления и т. д. Между прочим я вставил: «… а главное, не забудь застраховать имущество от пожара». Эта фраза должна была сказать жене, что я ни в коем случае не собираюсь порывать с домом.

Письмо ко мне не вернулось. Значит, прошло цензуру. Теперь меня тревожило только одно: поймет ли жена мой намек насчет страхования и сможет ли так же хитро водить за нос американцев, пока будет длиться мой процесс?

Следующее утро началось с волнений. Как я и ожидал, меня повели к Дэлеру. Он был осторожнее и последовательнее, чем Фрэй. Ловко затеял разговор о том, что мы с женой имели бы гораздо меньше хлопот, если бы я сразу принял решение просить политическое убежище.

– И нам было бы меньше хлопот. А теперь все осложнилось. На основании вашего прежнего поведения я обрисовал вас начальству, как неисправимую жертву красной чумы. – Он наблюдал за мной. – От вас потребуют доказательств вашей доброй воли.

Я молчал.

– Но мы ваши друзья и не будем особенно мучить вас. Достаточно, если вы раза два выступите по радио с осуждением политики вашей партии и Национального фронта.

Я отказался. Он заявил спокойно и доброжелательно:

– Подумайте на досуге…

Enfant terrible{33} Фрэй добавил, что доклады очень хорошо оплачиваются.

– Я вам советую подумать и о своей жене.

О ней я думал больше, чем он предполагал. Поймет ли она? Может быть, ее так же обманывали и опутывали ложью, как меня? По всей вероятности, так оно и было. Все теперь зависело от «страховки от пожара». Я рассмеялся при этой мысли.

Поворот наступил скорее, чем я предполагал.

Появился Фрэй с искаженным от злости лицом. От волнения он говорил с трудом.

– Письмо от вашей жены из Грейфсвальда! – выпалил он.

Да, Фрэй не был дипломатом. Он злобно швырнул на стол толстое письмо со множеством марок. Значит, дошло. Я схватил письмо, написанное от руки. От него исходило счастье и избавление. Как и я, моя жена мучительно ждала выяснения. Бешенство Фрэя не трогало меня, я почти не слушал его. Запомнилась лишь одна его фраза:

– Вы, как змея, которую держишь в руках, а она ускользает.

Снова потянулись тяжелые дни в подвале. Для Си Ай Си я был беззащитным подследственным, на которого они натравливали других заключенных. Состав заключенных менялся, но негры по-прежнему оставались моими друзьями. Они жалели меня за то, что я так долго сижу в этой невыносимой дыре. Когда какой-то белый американский сержант попытался было избить меня, негры встали на мою защиту. Но у Си Ай Си было достаточно других средств. Меня усиленно потчевали какими-то инъекциями.

Однажды меня повели на второй этаж казармы. Там я еще не бывал. Все до боли сжалось во мне: неужели сейчас начнется допрос «третьей степени»? Я не мог избавиться от этого чувства и после того, как вошел в большое помещение, где кроме Томаса и Фрэя, находилось несколько незнакомцев. Все молча смотрели на меня. Тягостная, гнетущая тишина…

Вдруг раздался голос. Я не видел, кто говорит, по голос показался мне знакомым. Взглянув в угол наверх, я обнаружил там репродуктор. Из него неслось: «Свои показания я даю с тяжелым сердцем, потому что господин Петерсхаген показался мне очень симпатичным. Но мой долг – говорить чистую правду».

Я испугался: это был голос Бэра. Репродуктор выключили, и все, кроме меня, засмеялись.

– Может быть, вы, наконец, сделаете подробное признание или вы хотите услышать собственный голос?

– Я уже подготовил вам должность, и неплохую. Вы сможете жить в мире и бороться за мир, – прозвучал из репродуктора чей-то чужой голос.

Репродуктор снова выключили.

– Вы это говорили?

– Да. Но это не мой голос.

Снова включили репродуктор. То, что доносилось из него, казалось мне таким же таинственным, как сказки из «Тысячи и одной ночи». Я категорически потребовал очной ставки с Бэром, чтобы, глядя ему в глаза, опровергнуть его ложь. Американцы отклонили мое требование, и тогда я отказался признавать столь странное средство доказательства.

– У-у, змея… – прошипел Фрэй.

Мне стали угрожать «детектором лжи». Я не слышал даже такого названия. Мне объяснили. Допрашиваемый включается в электрическую сеть, как при электрокардиограмме. Аппарат-детектор отмечает все колебания. Они становятся якобы особенно сильными, когда допрашиваемый говорит неправду. Я тут же согласился подвергнуться этой странной процедуре. Но «детектор лжи» был отклонен, как и требуемая мной очная ставка с мастерами лжи Бэром, фон Гагеном и компанией. Зато меня без конца пугали «суровой карой». На мой вопрос: «За что?» мне отвечали общими фразами:

– Вы сами знаете, что вы натворили. Это хуже убийства.

Предложение работы, которое я по настоятельной просьбе Бэра привез ему в Мюнхен, теперь рассматривалось, как подготовка к похищению человека. Чтобы я не ушел от «земной справедливости», у меня отобрали бритву и даже шнурки от ботинок. Механически я стал снимать и свой добротный кожаный ремень, но его мне разрешили оставить. Недвусмысленный намек! Нет, такого одолжения эти «христианские носители культуры» от меня не дождутся. Я не стану огорчать своих близких. В таком виде – без шнурков, небритый, в потрепанном костюме – я ходил, шаркая ботинками, по подвалу Си Ай Си, чистил параши черных и белых убийц, получал инъекции и ждал процесса.

Мне прислали обвинительный акт. Да, формально все шло даже слишком корректно. Обвинение составлено на основании оккупационного статута. Заголовок и подпись – по-английски, текст обвинения – по-английски и по-немецки. Меня обвиняли в нарушении §2 закона № 14 Верховной союзнической комиссии.

Вина моя состояла в том, что 19 июля и 9 ноября 1951 года в Мюнхене, Германия, мои действия были направлены якобы на распространение и поддержку деятельности Национального фронта демократической Германии (НФДГ) – группы, враждебной интересам союзных вооруженных сил. Мои противозаконные действия, указывалось далее, выражались в том, что я установил контакт с неким Эрнстом Бэром и пытался завербовать последнего на службу НФДГ, то есть заставить его работать против интересов союзных вооруженных сил. Как говорится, кашу маслом не испортишь, и мне для верности инкриминировалось еще нарушение §3 раздела 2 закона № 14 оккупационного статута: передача сведений, полученных от Бэра, «подрывала безопасность и интересы оккупационных властей и оккупационных войск».