Читать книгу "Анабиоз - Алексей Гравицкий"

Сердце заухало с бешеной скоростью. В голове пронесся калейдоскоп картинок. Да, именно такой я и видел в своих странных грезах эту призрачную стену: беспрепятственно пробивающую землю и уходящую в самое небо, отрешенную, мерцающую, чужеродную.

С одной стороны, эта желтоватая пелена совершенно не вписывалась в окружающий пейзаж. Ее словно бы наклеили, как лишний слой кальки на уже готовую аппликацию. Но с другой…

Я моргнул.

Посмотрел на необыкновенное свечение неуловимо изменившимся взглядом.

И золотистая стена предстала абсолютно иной. Теплой и гостеприимной. Такой органичной, так уверенно бегущей тонкой линией по Третьему кольцу, что казалось, будто она всегда тут была, а дорогу потом построили по какому-то недоразумению…

Я посмотрел по сторонам: никакого движения, только бесконечные остовы машин. Тихо.

Попробовать обойти? Я пристально вгляделся вдаль, где стена бледнела и растворялась в утреннем тумане. Нереально. Судя по всему, эта штуковина тянется на многие километры.

Придется идти сквозь пелену. Что там говорил Женя? По ту сторону нелады с физикой?

Вот и проверим.

Я дождался, пока сердце угомонится, несколько раз глубоко вдохнул и двинулся вперед. Обогнув прогнивший скелет легковушки. Свечение усилилось.

Я остановился.

Может, показалось? Да нет, стена действительно стала ярче, потеряла прозрачность. Теперь почти не было видно пейзажа и предметов на той стороне. Алексей вроде бы упоминал о чем-то таком… Издалека — прозрачная, вблизи — ослепить может.

Ничего, разберусь. Я прикрыл глаза ладонью и пошел дальше.

Свечение стало еще сильнее.

Как странно. Почему со стороны этого не заметно? Оптический обман?

Метрах в трех от стены сияние сделалось нестерпимым. Пришлось зажмуриться.

Свет пронзал. Бил сквозь веки. Свет становился частью меня…

Пусть. Раз люди проходили, значит, ничего страшного не случится.

Главное, не бояться.

Ни звука. Ни запаха. Ни дуновения ветра.

Что же ты такое?

Когда до пелены, по прикидкам, оставалось совсем чуть-чуть, я остановился. В душу вкралось сомнение. Стоит ли? Может, все-таки обойти?

К черту! Меня Эля ждет.

Я шагнул в стену света. Чужого и родного. Далекого, как ледяное мерцание звезд, и близкого, как жаркая агония умирающего…

Полыхнуло.

И мир раскололся.

ГЛАВА 8

Умножая свет

Мне было лет тринадцать, не больше. Борису, выходит, восемь. Стоял солнечный день, и мы в компании таких же оболтусов — соседей по даче — валяли дурака у местного пруда. Потом откуда-то взялась надувная лодка. Я не помню, кто ее притащил, не помню, кто спустил на воду. Из того дня, прожитого много лет назад, очень хорошо запомнился другой момент.

Мы уже в лодке, лодка на середине пруда. Жарит солнце, нам весело. Лодка раскачивается. Борис сидит, вцепившись рукой в борт. Почему-то ему не смешно, хотя только что смеялся. Как будто он увидел что-то, чего еще не видим мы все. А потом лодка переворачивается.

Я лечу в воду, пытаюсь глотнуть воздуха, но вместо этого захлебываюсь. Слишком поздно открыл рот. Рвусь наверх, к солнцу, но ударяюсь во что-то, снова отлетаю вниз. Громоздкий силуэт закрывает солнце. Понимаю: наша лодка. Это в нее я ткнулся, пытаясь вынырнуть. Осознание приходит странно: словно думаю уже не о себе, а о ком-то постороннем. Словно это не я сейчас трепыхаюсь под водой, а герой плохого фильма на простыне экрана. А я сижу в пустом зале, жую воздушную кукурузу и смотрю на его трепыхание.

Медленно отползает в сторону темное пятно лодки, играет переливами солнце в полупрозрачной воде. Я вижу убегающие вверх пузыри воздуха, понимаю, что это из меня…

На яркие отблески света снова наползает темное пятно. Не то лодка, не то…

Мысли обрываются.

В голове долбит, в ушах звенит, перед глазами мельтешат тусклые и светлые пятна. Я прихожу в себя, поворачиваюсь. Меня выкручивает наизнанку мутной, противной на вкус водой. Проявляется картинка. Рядом стоит незнакомый мужик. За его спиной — Борис. Напуган. Надо же, Борис умел бояться. Может быть, надо испытать невероятный страх, чтобы перестать бояться вовсе, стать зверем.

И боялся он тогда не перевернувшейся лодки, он боялся за меня. Может, именно тогда он стал смотреть на меня не как на старшего, опекать?

Мысль была не тогдашней, теперешней. Я пришел в себя.

В голове долбило оглушительным набатом, в ушах звенело. Перед глазами плыли тусклые и светлые пятна. Как тогда, в детстве, только я не захлебнулся, я…

Сквозь боль и грохот в висках снова заметались обрывки воспоминаний. Ослепительный первозданный свет, бьющий сквозь сомкнутые веки. Тьма, ударившая после света. Оклик. Удар. Всё.

Удар. Жесткий, по затылку. Видимо от него теперь долбит в голове, как в колокол.

Колокол! Они бьют в колокол посреди ночи и потом еще утром. Второй раз колокол не звонил, значит у них — комендантский час. Именно поэтому теперь звенит в ушах и долбит в виски. Комендантский час в башке.

Теперь от плоской шутки было совсем не смешно. Я медленно перевалился на бок и открыл глаза. Было сумрачно, подташнивало.

Не то с похмелья, не то от удара по затылку, не то от того и другого разом.

— Очнулся, болезный? — спросил вкрадчивый голос, откуда-то сверху и сбоку.

Я медленно перекатился на живот, приподнялся на локтях, давя тошноту и пытаясь сфокусировать взгляд на дощатом полу. Сфокусироваться удалось, но тошнота усилилась. Сотрясение, что ли, словил?

— Плохо? — снова поинтересовался голос.

Он был таким отвратительно заботливым, что вызывал раздражение.

Я поджал под себя ноги, встал на карачки, потом на корточки. Подняться сил не хватило, но хотя бы появилась возможность оглядеться.

Помещение было тесным и темным. Стены кирпичные, грубо окрашенные. Дощатый пол, вывазюканный такой же дешевой краской только другого цвета. Небольшие, забранные решетками оконца под самым потолком. Из мебели — койка, тумба.

На койке, подобрав ноги и обхватив рукой колени, сидел сухощавый мужик с немытыми волосами, козлиной бородкой и иконописными глазищами. На мужике была ряса, правая рука болталась, подвязанная черным платком и небрежно перебинтованная грязными бинтами.

— Как ты? — спросил мужик вкрадчиво, отвратительно-заботливо.

— Где я?

— В келье. То есть, раньше здесь келья была. А теперь используют как тюрьму. Глупые.

Мужик грустно улыбнулся. Наверное, так мог улыбаться висящий на кресте Иисус. Хотя там вроде без улыбок обошлось.