Читать книгу "Таежный гамбит - Юрий Достовалов"

Кое-что про это общество рассказал ему следователь, беседы с которым стали регулярными. Эти беседы случались почти каждый день. Его выводили из камеры, вели по длинному коридору мимо прочных чугунных дверей, из-за которых чего только не доносилось: пение, ругань, дикий, безумный хохот, порой плач и рыдания. Потом вводили в дешево отделанный кабинет, усаживали на металлический стул, прикрученный к полу, и привязывали запястья к подлокотникам. Потом входил следователь, сутулый, тощий человечек, похожий на исполнителя роли Дон-Кихота в каком-нибудь сызранском ярмарочно-балаганном варьете, усаживался за широкий дубовый стол, обитый темно-вишневым сукном, и беседа начиналась.

Первые беседы немного походили на допрос, правда, без свойственной допросу резкости, категоричности. Следователь попросил Суглобова рассказать все о себе. И тот рассказал обо всем, честно и неприкрыто: о войне, о покушении на Мизинова, о дезертирстве из армии, о вольной жизни и украденных миллионах.

— Так-так, — кивнул следователь. — Значит, вы хорошо знакомы с генерал-майором Мизиновым? — уточнил он.

— Более чем, — кивнул Суглобов. — В прошлом мы друзья, а теперь самые непримиримые противники.

— Противники или все же враги? — конкретизировал следователь.

— Не понимаю разницы, — пожал плечами Суглобов, — если объясните…

— И объясню, охотно объясню, — поддакнул следователь. — Видите ли, тут момент идеологический, как мне кажется. Противник — это на фронте, лицом к лицу с тобой. Ты осознаешь свою задачу, понимаешь, что для успешного выполнения наступления, например, необходимо как можно больше солдат на той стороне уничтожить, так? И никакого зла, никакой ненависти ты к этому солдату не испытываешь. Между вами нет сословной разницы. Он такой же крестьянин или дворянин, как ты, верно?

— В целом да, — согласился Суглобов.

— Вот видите, — потер руки следователь. — Вижу, что мы найдем общий язык.

Вот этого Суглобову хотелось сейчас меньше всего. Но приходилось поддакивать. «Ничего, — думал он, — это пока. Там вывернусь как-нибудь…»

— Ну а если перед тобой классовый противник, который всю жизнь тебя притеснял, кабалил — то, простите, такой противник механически превращается в твоего врага! — отрезал следователь и испытующе, пристально посмотрел на допрашиваемого. — Вам не кажется?

— Наверное, вы правы, — устало ответил Суглобов. — В таком случае кто для вас я — противник или враг?

— Ну, не враг, не враг в любом случае, — осклабился следователь. — У нас, я убежден, найдется множество общих точек соприкосновения, позвольте заметить…

«Еще не лучше», — внутренне содрогнулся Суглобов, но вслух произнес:

— Но зачем все это? Теперь-то?

— О, теперь-то это и есть самое важное, — значительно прошептал следователь, склонившись к Суглобову и почти дыша в его лицо.

— Я вас не совсем понимаю… Я устал что-то…

— Конечно, конечно, — услужливо сдался следователь. — Отложим до другого раза. — Курите, верно, много в камере? А там вентиляции никакой, печально… Прикажу, чтобы вас перевели в другую, получше.

Ему действительно отвели другую камеру, действительно получше. Здесь по крайней мере были отхожее место, ржавый умывальник и узкое зарешеченное окошечко в потолке. Когда Суглобов курил, он с наслаждением смотрел, как тоненький дымок папиросы завивающейся струйкой змеится в это отверстие, и дорого бы дал, чтобы самому стать такой вот змейкой.

22

Беседы между тем продолжались. Только носили уже характер философско-отвлеченный и выматывали Суглобова донельзя. Он понимал, что вся их философия была надуманной, вымученной в угоду идеологии и глупой по существу, однако вынужден был выслушивать этот бред практически каждодневно.

— Значит, мы с вами согласились в том, что классовый противник — это враг, так?

Суглобов устало кивал.

— Вот и выходит, что вы мне никакой не враг, даже не противник, — хитро подмигнул следователь.

— Самому себе я и враг, и противник, — едва проговорил Суглобов, но собеседник его расслышал.

— Э, нет, это вы оставьте! — как-то испуганно замахал он руками. — Наедине с собой — это вы сами, в камере своей. В новом обществе не будет места индивидуализму. Нас интересуют общественные отношения, понимаете?

Суглобов молчал, свесив голову и тупо глядя в пол. «И ради всего этого стоило идти к ним? — мучительно думал он. — Но куда было идти? Обложили ведь… Боже, что делать?..»

— Не враг вы мне потому, что из таких же мещан, как и я, — трещал следователь. — А что не противник, так это, наверное, и вам самим понятно: не воюем же мы с вами сейчас.

— Несколько дней назад еще воевали, — поправил Суглобов.

— Воевали, — кивнул следователь. — Но в том-то и качественно отличная суть классового общества, что вчерашнего противника оно может легко сделать соратником, товарищем, другом, наконец.

— Вы уже в друзья меня записали? — кисло усмехнулся Суглобов.

— А почему нет, почему нет? — весело подхватил следователь. — Раз не враг, не противник даже, значит — друг. Мы вам очень признательны за переданную нам разбойничью кассу Глотова. Благодарны за то, что ликвидировали опаснейшего врага Советской власти. Поверьте, таких услуг мы не забываем.

— Ну хорошо, будем откровенны, — Суглобов выпрямился на стуле и подался к следователю. — В таком случае, если я вам друг, как вы говорите, если действительно помог вам, — так отпустите меня по добру по здорову на все четыре стороны, а?

Следователь долго смотрел на Суглобова, выражение его глаз заметно менялось и вскоре стало непроницаемо холодным, безучастным.

— Вот этого не могу, — выдохнул он и откинулся на спинку стула. — Не имею права. Классового права! — уточнил он.

«Я пропал, — констатировал Суглобов. — Просто так они меня не выпустят».

— Будемте откровенны. Чего вы от меня хотите? — спросил еще с надеждой, но ответ следователя ошеломил его и лишил последней надежды.

— Согласен, буду откровенным. Пока не знаю, — по тону было понятно, что следователь действительно не знает и все тянет время, чтобы определиться. — Ситуация сложная, видите ли. В Приморье зашевелились бывшие ваши однополчане. В Приамурье неспокойно, Камов там какой-то волнуется…

— Камов не какой-то, — перебил Суглобов. — Камов — прекрасный боевой офицер, поверьте мне.

— Вот видите, голубчик, как сильна-то в вас классовая тяга, — покачал головой следователь. — А вы говорите — отпустить. Ну, отпущу я вас, и что? Вы к тому же Камову?

Суглобов понял, что все возражения бессмысленны, что все беседы зашли в тупик. Необходимо было что-то предпринимать. Только что? Он судорожно соображал, но самой лучшей мыслью оказалась та, что утро вечера мудренее.