Читать книгу "Ты была совсем другой - Майя Кучерская"

– Можем, но…

Почему? В воскресенье? Включил «Авторадио» – так и есть: марафон, пол-Москвы перекрыто, весь центр и Садовое кольцо. Почему, почему марафон надо проводить зимой? Что за абсурд? Нащупал во внутреннем кармане куртки айфон, извлек, уложил на сиденье. Вышел в интернет.

– Пап, в почему у тебя вторая рука не рулит?

– Лялечка, она не нужна мне, – говорил он невпопад, открывая уже приложение «Афиши» – что там еще, где идет?

Вот так. Поехала с папой в театр, а тут пробка. На часах было уже 10:55 – а они стояли на месте.

Он быстро разыскал 12-часовые спектакли, вынул самый близкий географически театр, съехал наконец с треклятого Третьего кольца. «Цветочный домик» – название показалось ему вполне подходящим, и театр был вроде с репутацией. Так было написано на сайте театра.

И вот теперь они сидели во втором ряду, неожиданно легко купив билет, и все его тревоги и страхи, что дочка начнет спрашивать, когда появится Буратино, испарились, едва представление началось – Ляля забыла обо всем и хотела только одного: чтобы цветы и козявки на сцене победили.

Наконец мишка исправился, цветочный домик был построен, мир на лесной поляне восстановился. Представление закончилось.

Актеры, в смысле актрисы плюс мишка, чья половая принадлежность так и осталась загадкой, поклонились под музыку, свет на сцене погас, все задвигались, начали подниматься. Ляля смотрела недоуменно. Она не могла поверить и вскрикнула так, что он вздрогнул: папа, это что, всё?

Дочка стояла и скорбно смотрела на темную сцену. Значит, зря он радовался, что спектакль – короткий, 45 минут, для самых юных зрителей. Специально, чтобы эти зрители не утомились, заклинал сайт.

– Ну, да, хорошего понемножку.

И услышал в ответ такой оглушительный и доброкачественный рев, что даже засмеялся – так отчаянно, так самозабвенно плачут только в четыре года, потом уже никогда! Он поднял дочку на руки, утешал, отвлекал, говорил смешные глупости, Ляля чуть сбавила обороты, перешла на всхлипы. И все– таки твердо стояла на своем: «Я хочу еще!»

В гардеробе они оказались последними – пожилая гардеробщица, проницательно поглядев на него, шумно вздохнула. Эх, папаша, папаша! вот что он прочитал в ее взгляде. И подумал привычно: «Почему у нас все дети – дети полка, почему каждая незнакомая старушка считает нужным принять участие в воспитательном процессе?» Между тем гардеробщица уже взяла Лялю за руку и, добившись, чтобы та на нее посмотрела, ласково и спокойно произнесла:

– Через неделю приходи. Тот же спектакль будут играть. И папу приводи с собой. Договорились?

Ляля застыла от этого твердого, постороннего вмешательства, вряд ли она даже хорошенько поняла, что ей сказали, но уверенный тон ее нежданно утешил. Она очнулась и даже произнесла обычное свое: «Это мой папа. Папу зовут Саша, маму Настя».

И опять все наладилось. С наслаждением он надевал на дочку зимние сапожки, складывал в выданный Настей пакет туфельки, завязывал белую шерстяную веревочку шапки под шеей и шарф, Ляля все покорно терпела. Блаженство, впервые коснувшееся его под дочкин смех на спектакле, все длилось, и Лялин плач его не нарушил, лишь слегка осолил. Они вышли из театра, было по-прежнему ветрено, зябко, на здании напротив зеленело табло с температурой и, на смену, часами: –11 градусов, 13:32. В соседнем здании находилась и «Шоколадница», они направились в кафе.

Еду все не несли. Они уже поиграли в зубочистки, которые побыли человечками, собакой, котом в полоску и с длинными усами, расстелили им всем перины – салфетки, уложили спать… за окном стало чуть серее. Он скользнул по часам взглядом, там пока горели градусы, но первая горькая волна «скоро вечер» все равно лизнула исподтишка сердце.

Прямо перед ними на карниз спорхнули воробьи, начали прыгать, толкаться, не боясь людей за стеклом – Ляля глядела во все глаза. Он вспомнил, что в первую дочкину весну воробьи просто свихнулись и чирикали у них на балконе так, что уложенная в коляску Ляля под этот оглушительный клекот открывала глаза и начинала гулить. Хотя не просыпалась даже от грохота стройки во дворе. Но птички клокотали у нее под самым ухом – очень уж они полюбили ровную площадочку их кондиционера и собирались там на посиделки. Он вскакивал, гонял их, махал руками, изображал чучело – Настя улыбалась чуть снисходительно, но благодушно.

Кафешные воробьи, потолкавшись, упрохнули, за окном поковыляла бабулька – в платке, с палкой, совсем древняя. Еле-еле шагала по тротуару и неодобрительно смотрела на плитку – прежний ровный асфальт всяко был лучше. Он показал дочке: гляди, вот идет настоящая бабушка. С палочкой, в платке, видишь? В моем детстве таких было половина Москвы, а сейчас… смотри и запоминай!

Наконец им принесли и блинчики, и горячий шоколад, и сэндвич. Он начал кормить Лялю. Разрезал блин на мелкие кусочки, два положил ей сам, потом повелел есть самостоятельно. Ляля охотно съела несколько, как вдруг опомнилась и проговорила счастливым голосом:

– Папа, расскажи, пожалуйста! Про палочку.

Давненько он не практиковался, м-да. «Суп из колбасной палочки» был коронной заобеденной сказкой еще когда они жили все вместе. И он начал: «В одной далекой стране жил-был мышиный король и очень хотел жениться…»

Он не замечал, что сидевшие неподалеку посетители кафе, особенно женщины – кафе было забито, бойкое место – оглядываются на них, потому что голос его, преувеличенно заботливый и слегка разбитый, щемил им сердце. Одна кумушка, необыкновенно ярко накрашенная, даже проницательно шепнула подружке: «Папаше выдали дитятко». Он не видел, как смотрит на него официантка, молоденькая провинциалка, приехавшая покорять Москву, стеснявшаяся своего акцента и сейчас втайне завидовавшая этому молодому, ухоженному и симпатичному мужичку в кудряшках и его, очевидно, дочке (ее отец никогда не рассказывал ей сказок и не кормил) – он был слишком занят Лялей. А Ляля, балуясь – о естественно! – опрокинула свой шоколад со сливками – хорошо, не на себя, не на нарядное платьице. Официантка принесла им новую скатерть, перестелила, он страшно, но как-то автоматически извинялся, потому что часы внутри уже вовсю тикали и шумно отмеряли время, часы двигались в вечер, табло на соседнем здании показывало 15:19 – за окном начало смеркаться. Короткие декабрьские дни.

Нет-нет, впереди оставалось еще три с половиной часа – на его дом, на его квартирку, которую вчера убрала Диля. И как обычно, сразу стало чисто и пусто, все предметы обрели слишком четкие очертания. Он знал, что Ляля их оживит и смягчит. Все перевернет, обязательно что-то забудет. Какую– нибудь ерунду из черной, расшитой серебряными узорами сумочки, которую она всегда с собой носила, точно маленькая женщина. И потом он случайно обнаружит где-нибудь под раковиной закатившуюся голубую стеклянную бусинку, или обрывок золотой ленточки на кузне, или пластмассового мальчика– японца из лего под подушкой…

Переехав, он уже успел накупить Ляле кучу игрушек. В углу, в большой корзине, хранился склад. Вот и на этот раз он заказал ей в интернет-магазине маленькую плюшевую обезьянку и большой конструктор – магнитные железные палочки и шарики, из которых можно было строить дворцы.