Читать книгу "Биология желания. Зависимость - не болезнь - Марк Льюис"

Однако анорексия и зависимость похожи, как сестры-близняшки. Обе получают свою немыслимую силу от компульсивности, и эта компульсивность остается скрытой от человека еще долго после того, как окружающим она давным-давно очевидна. Когда импульсивность переходит в компульсивность, как произошло в каждом описанном в книге случае, дорсальная часть полосатого тела выходит из спячки, потягивается и, оставаясь равнодушной к имеющимся у человека планам, командует: ты должен это сделать! Прямо сейчас! И сети самоконтроля префронтальной коры теряют свою эффективность (и, в конце концов, свои синапсы) в попытках как-то регулировать ее активность. Ни при анорексии, ни при наркомании сознательный контроль откровенно вредящего человеку поведения не выполняется. Элис почти не контролировала свою потребность морить себя голодом. Даже лезущие клочьями волосы не были достаточно серьезным сигналом для изменения поведения. Она не чувствовала, что что-то нуждается в изменении. В тот период своей жизни она не осознавала, что у нее есть серьезная проблема. Горький сарказм анорексии: вещь, которую она не могла контролировать, — это убежденность, что у нее наконец-то все под контролем.

Анорексия и зависимость похожи и в другом. В обоих случаях это капитуляция перед самодепривацией1[37], которая с детских и подростковых лет дает начало всепоглощающей потребности, раскручивающейся, как витки спирали. Натали лишала себя спонтанности, чтобы избежать общения с отчимом, выбрав депрессию, закрывшись в своей спальне. Донна держала рот на замке, подчиняясь требованию глушить свои импульсы, в попытке быть хорошей девочкой, какой хотела ее видеть мать. В каждой истории зависимости мы видим базисный поток тревоги, гнева или страха быть отвергнутым и бессознательное тайное соглашение между ребенком и опекуном нести бремя неадекватности. Это соглашение выматывает. Оно приводит к эмоциональному голоданию.

При большинстве зависимостей это голодание перерастает в отчаянные постоянные попытки реализовать себя. Кайф, получаемый от наркотиков, алкоголя, порнографии, — это экстремальные противоядия внутренней пустоте. Все действия зависимых обусловлены отчаянным желанием заполнить вакуум внутри них. Их уровень дофамина ракетой устремляется ввысь от одного только намека на возможное осуществление желания. Но при анорексии удовлетворение потребностей заключается в постоянном самоограничении. То есть анорексия — это изящное продолжение самоотрицания, и она приносит удовольствие, поскольку ею завершается поиск совершенства, начавшийся годами ранее. И этот поиск крайне опасен, потому что ведет к умерщвлению своей плоти.

В другом отношении анорексия — это классическая зависимость, так как страдающие ею люди неустанно гонятся за символом. Символы собирают наши мысли и ассоциации в логически связные эмблемы, полные смысла, но сами по себе мало что значащие. Символы всегда представляют что-то другое. Символы включают красивых женщин, стильные автомобили, отцовскую любовь, финансовое благополучие, даже идею молодости. Каждый из них — это стрелка на карте или набор стрелок, направленных в одну сторону, указывающих, в каком направлении нужно действовать. Каждый выбирает только одну цель из группы сходных целей, которую и начинает преследовать. Для Элис такой целью была привлекательность, ведущая к одобрению окружающих, по крайней мере, в детском и подростковом возрасте. К описываемому моменту это было просто самообладание, чистый самоконтроль — символ гораздо более утонченный, более идеализированный, чем все, что было до него.

Наркотики тоже символичны, хотя специалисты редко интересуются этой темой. Но значение этих символов, судя по всему, развивается и изменяется. Символы развиваются, и это развитие требует времени. Как мы видели на примере Брайана, потребовалось много месяцев, чтобы сумасшедшее возбуждение амфетаминового кайфа стало означать для него ясность мысли, силу и уверенность в себе. Так же и с истязанием себя голодом при анорексии. То, что начинается как стремление обрести лучшую форму, в конце концов перестает иметь хоть что-то общее с внешним видом, зато неразрывно связано с ограничением и самоконтролем.

Нет одной-единственной области мозга или системы, где символы создаются и активируются. Но основную роль в этом процессе играет префронтальная кора (ПФК), которая соединяет актуальный опыт с группой элементов, которую обозначает символ. Часть ПФК, которая соединяет информационные блоки вместе, — дорсолатеральная ПФК — сильно активируется, когда в поле внимания зависимого попадает принимаемый им наркотик, а в поле внимания страдающих анорексией или булимией — пища (или сигналы, связанные с пищей). По крайней мере, это происходит до тех пор, пока не нарушаются связи ПФК с другими отделами мозга, как описано в главе 6. Сенсорные зоны коры больших полушарий тоже при деле: они поставляют изображение и звук, которые делают символ уникальным и распознаваемым, а на следующем этапе подключается миндалина, которая придает символу эмоциональное значение. Символы несут богатую смысловую нагрузку, но активируются они, как правило, каким-то изображением или сказанным или вспомнившимся словом. Слова и изображения — это стимулы, а стимулы — это ключи к запертым воротам зависимости и анорексии. Стимулы вызывают непреодолимое желание (тягу). Стимулы вызывают рецидивы. Стимулы высвобождают дофамин в прилежащем ядре, запуская желание, как поворот ключа зажигания запускает двигатель.

Таким образом символы управляют нашими действиями, от великих свершений человеческого гения — научных открытий, симфоний, произведений искусства, до великих трагедий — преступлений, преследований и, да, зависимости. Однако символ и страсть не всегда соединяются мгновенно. Они возникают параллельно, затем соединяются, затем развиваются, как анорексия Элис, от детской гордости за хороший самоконтроль до спартанских привычек, которые определили ее физическое и душевное состояние двадцатью годами позже. Как анорексия, так и зависимость основываются на нейронных сетях, которые изменяются со временем.

* * *

Помимо всего остального, анорексия — это в буквальном смысле форма голодания. К моменту поступления в магистратуру в Торонто Элис была голодна во всех смыслах. Как у большинства людей с нарушением пищевого поведения, ее «диагноз» плавал от одной нечетко определенной категории до другой. В первый год обучения она побывала на одной вечеринке, где никого не знала. Она робела и всего боялась. Это были знакомые чувства. Новым было чувство голода. Она вспоминает, как стояла у стола с едой — можно сказать, окопалась там, нашла убежище. А затем взяла себе кусок большого, тяжелого торта. Она показала мне пальцами размер куска, когда мы общались по скайпу. Для большинства людей одного такого куска было бы больше чем достаточно.

Тем вечером Элис съела 14 таких кусков, один за другим. Она точно помнит количество, так как сама была в ужасе. «Мне было так хорошо, — сказала она мне. — Это было именно то, чего я хотела, в чем нуждалась». Пустое место наконец-то заполнилось.

Компульсивное обжорство вскоре стало регулярным. Два-три раза в неделю она начинала есть и не могла остановиться до тех пор, пока ей не становилось плохо. Она ела только калорийное, или сладкое, или соленое, или то, другое и третье вместе. Еда всегда была ударной артиллерией, с большим количеством гуакамоле1[38], арахисового масла и шоколада. Затем она принимала слабительное, чтобы избавиться от излишнего веса. Ведь она все еще сидела на диете. Она все еще пыталась держать низкий вес. Но теперь ее самоконтроль деформировался и давал сбои. Разрываемая силами, тянущими ее в противоположные стороны, она находилась на грани. На той стадии ее болезнь следует определить как булимию. По словам Элис, она была в полном дерьме.